Кто убил профессора Ф.Ф. Белоярцева? История "голубой крови" в зеркале прессы

— Нет. Но такой задачи и не было. Должен сказать, что именно в результате московских встреч мы пришли к выводу, что надо использовать складывающиеся отношения более интенсивно, более конкретно. Что касается "Рон-Пуленк", то мы решили назначить для советских ученых две стипендии в университете Луи Пастера в Страсбурге, чтобы они могли стажироваться там. Это легко, поскольку университет недавно получил статус всеевропейского (господин Лен по скромности умолчал, что это тем более легко, поскольку он — один из самых уважаемых профессоров этого университета. — А.К.). Хотели бы установить контакты ученых этого университета с советскими учеными, в частности с Академией наук СССР.

— Господин Лен, ваша фирма "Рон-Пуленк" — крупнейший химический концерн. У нас в стране сейчас — очень мощное движение "зеленых", которые требуют ликвидации химических предприятий. Люди хотят дышать чистым воздухом.

— И они, конечно, правы! Сейчас, мне кажется, существуют все возможности, чтобы загрязнение было сокращено до минимума. Это, конечно, стоит дороже, но наш долг — поступать так. Видите ли, тут проблема не научная. Проблема в том, чтобы захотеть сделать.

— Может быть, это и проблема психологии сознания? Сколько ни очищайте воздух, сколько ни убеждайте людей в том, что заводы уже не дымят, все равно один факт их существования будет отравлять жизнь людей. Развитие химической промышленности, как, к примеру, и атомной, будет разбиваться не о слабость технологий, а о психологию людей. Это она вдруг восстала, и ученые пожинают плоды этого восстания.

— Наверное, вы правы. Людям надо больше рассказывать, как мы работаем. Когда я говорил, что у нас есть все возможности, чтобы дышать свежим воздухом, то не имел в виду, что его надо очищать. Его можно не заражать, вот моя мысль.

— У нас многие химические предприятия до сих пор — вне общественного контроля. А как во Франции?

— Есть общественные советы по безопасности и контролю, поэтому, наверное, нет проблемы гласности.

— А как вам показался воздух Москвы по сравнению с парижским?

— Такие города, как наши, по-моему, страдают сильными загрязнениями. Я не могу сказать, что взял и сразу почувствовал, какой ужасный в Москве воздух, но, конечно… — Тут профессор деликатно замялся, а переводчик требовательно посмртрела на меня в ожидании следующего вопроса.

— Наша наука, считают многие, серьезно больна. Это болезнь — монополизм. Талантливым ученым без атрибутов власти трудно, часто невозможно добиться того, чтобы их мнение было услышано. Нам эта болезнь сильно мешает жить. А вам?

— Что вам сказать? Если "нет", будет нескромно. Но, понимаете, слишком сильна экономическая заинтересованность в точке зрения талантливых людей, чтобы позволить себе роскошь пренебрегать ею.

— Я спросил об этом не случайно. Знаю, что вы успели побывать и в Институтах Пущино. Поэтому, может быть, знаете о тяжелой судьбе одного лечебного препарата: перфторана?

— Да, я кое-что слышал об этом.

— У нас его называют "голубая кровь". Лекарство, которе принесло реальную помощь множеству людей, буквально вытащило с того света сотни наших ребят во время войны в Афганистане, — легло "на полку" по той причине, что есть альтернативный препарат, до сих пор принесший больше пользы его авторитетным разработчикам, чем больным. Возможна ли во Франции такая ситуация?

— Нет. Может быть, конечно, что два института разработали препараты либо одного качества, либо разных. Обе регистрируются и выпускаются на рынок, а дальше действуют его законы: покупают то, что приносит облегчение… Извините, но больше нет ни минуты, хочется все-таки успеть на самолет… До свидания!

— Благодарю вас, господин Лен.

Так оборвалось это интервью. Но, может быть, и хорошо, что как раз на этих словах, на этих мыслях.

23. Время релаксации

С. Шноль

(Журнал "Коммунист", 1989, № 15, с. 93–95)

На моем рабочем столе неоконченная статья "Традиция посмертной славы и научно-технический прогресс". Когда-нибудь я все же допишу ее. Сегодня эта сжимающая душу тема все разрастается и все труднее становится придать статье строгие формы.

А пока… пока мы, как и раньше, испытываем сложное по оттенкам удовольствие от мыслей о былом величии нашей науки, перебираем в памяти имена выдающихся людей и, очнувшись, вновь осознаем, до какого уровня дошла наша наука.

Нам, великой стране, привычно было гордиться. И, как внезапное потрясение, — нечем гордиться даже в математике и физике! Первым это публично отметил академик Р.З. Сагдеев. Дорого стоит смелое и честное слово!

50 лет минуло после репрессий 1937–1939 годов, 40 лет — после 1948 года, 35 лет — после "дела врачей-убийц", а мы все еще не можем прийти в себя.

И это неудивительно. Время релаксации, как говорят в физике, время восстановления исходного состояния в социальной сфере измеряется не годами, а поколениями. (Вот почему, в частности, наша перестройка не может быть очень быстрой).