Кто убил профессора Ф.Ф. Белоярцева? История "голубой крови" в зеркале прессы

— То, что было — даже трудно назвать инцидентом. Еще в 1979 году у меня в Пущино был коллектив единомышленников, вместе с которыми я пришел к выводу, что возникновение крупных государственных проблем есть не что иное, как накопление большого числа малых, но трудно решаемых в условиях тоталитарной системы. Мы старались предпринять конструктивную попытку вырваться из пут идеологической ситуации. А поскольку я занимал пост, дающий мне некоторую степень свободы, то можно было рискнуть — поставить социально-политический эксперимент. Нами была разработана программа "Полис", ставящая своей целью избавиться от партийной опеки из Серпухова и создать на базе Пущино полигон для обкатки новых идей на принципах городской самоорганизации. Более всего эта модель напоминала сегодняшние свободные экономические зоны — в смысле новизны структур управления. По-видимому, областные партийные инстанции почуяли во всем этом опасность. Наш эксперимент мог доказать, что можно жить и легко обходиться без них. Мы хотели поднять активность людей, выработать социальный механизм защиты от злоупотреблений власти.

— Вы рисковали. А как вы относитесь к риску вообще?

— В жизни, как и в политике, я люблю риск. Много лет назад пристрастился к горным лыжам — объездил все мало-мальски крутые горки на Чегете и в Карпатах. Это у меня даже не совсем хобби — скорее органическая потребность, средство эмоциональной гигиены — нужны сильные ощущения, чтобы не закисать. Что же касается политики, то здесь разбиться можно гораздо серьезней. Но бывают исторические периоды, когда для того, чтобы себя уважать, надо идти на риск. Может быть, и глупо было со своей донкихотской программой лезть на рожон против всей системы, но в затхлой ситуации начала восьмидесятых годов не делать этого я не мог. Иначе я перестал бы быть самим собой, и сегодня мне было бы за себя стыдно.

— Воспользуюсь вашей терминологией: вы когда-нибудь всерьез боялись разбиться, затевая подобный политический слалом?

— Боялся ли я? Я не могу себя отнести к трусливым людям. Но на разреженных высотах достаточно большой политики, в том числе и научной, страх висит в атмосфере, он — компонент жизни всякого человека, занимающего крупный административный пост. Это даже не совсем страх — скорее тревога. Она возникает повседневно на этом уровне, потому что ты отвечаешь за судьбы многих людей, и они ждут от тебя решительных действий. И если только ты не авантюрист, то чаще всего приходится взнуздывать себя, памятуя о том, что твоя активность может нередко обернуться для всех трагедией. Мой учитель академик Глеб Франк как-то вернулся из президиума АН СССР с одного крупного совещания. Горстями глотал валидол, сердито пыхтел, не желая отвечать на наши расспросы. Наконец, словно проглотив комок, выдохнул: "Мы получили отказ по всем пунктам!" Мы опешили: "Как отказ? Чем же его мотивировали?" Он усмехнулся "Никаких аргументов не было, но всех отМАТивировали…" В той достаточно жесткой среде, где мне, так же как и Франку, потом не раз доводилось вращаться, в каждый миг можно было ожидать любых неожиданностей. Но история с Белоярцевым даже тогда не могла мне присниться и в страшном сне. Настолько все было дико, неправдоподобно.

— Но кому и зачем нужно было губить одну из самых важных успешных работ института биофизики?

— Вот мы с Белоярцевым и ломали головы. Мы чувствовали, что кампания разворачивается не на шутку. Что комиссии, зачастившие в институт, — это только начало. Конечно, мы нервничали. Но сама вздорность слухов и сплетен, распускаемых по городу, вселяла в нас некоторый оптимизм. И главное: в эти самые дни заканчивалась вторая фаза клинических испытаний перфторана. Уже было более пятисот случаев применения "голубой крови" в ведущих клиниках. Однозначно были установлены положительные эффекты. И если бы программа "Перфторуглероды в биологии и медицине” развивалась и дальше взятыми нами темпами, если были бы выделены валютные средства на опытное производство и необходимую контрольную аппаратуру, то уже в 1987 году мы имели бы промышленную технологию выпуска отечественного кровезаменителя перфторан, а к концу пятилетки вместе с Минмедбиопромом не только смогли бы покрыть дефицит донорской крови, но и торговать искусственным кровезаменителем на валюту! Кто мог тогда предположить, что вся наша работа приобретет криминальную окраску…

— В чем же обвинили Белоярцева?