Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман

Я выскочил на улицу, словно мечтая убежать от этой жуткой мысли.

Ирма, как нередко бывало в последнее время, ждала меня за углом в своей машине.

Хотите, я скажу вам, что такое любовь… Я уже чего-то такое говорил, но это все фигня…

Сейчас я понял. Кажется, понял окончательно.

Убегая от своей мысли, ты выскакиваешь из-за угла, словно преступник, скрывающийся от погони, и видишь ее… Да нет, не ее ты видишь, но только машину… От нее – лишь абрис, силуэт, неясность… Но этого достаточно, чтобы все мысли, в том числе и эта, мерзкая, испарились, а все твое стареющее существо заполнилось какой-то невероятной теплотой.

Вот – любовь.

И ты подходишь к машине, не умея убрать с лица идиотскую улыбку невыносимого счастья, и падаешь на переднее сиденье, и целуешь свою женщину, целуешь…

Целовать и целый – однокоренные слова? Человек не может быть целым, если не целует…

Так ли? Так!

Мы целовались долго и с удовольствием, и, когда уже стало совсем невмоготу, и я полез руками туда, куда не следует лезть днем в машине, – Ирма отпрянула и выдохнула:

– Я скучала.

Да, голоса делятся на те, что вызывают доверие, и остальные. Но есть еще голос Ирмы – совершенно отдельный: голос, который вызывает любовь.

Я улыбнулся:

– Надо чаще встречаться.

И тут же изложил ей свой план.

– А как же твоя жена? – предсказуемо спросила она.

Я наигранно удивился:

– А разве не ты моя жена?

Ирма затихла.

Любая бы на ее месте спросила:

– Ты делаешь мне предложение?

Но Ирма была не любая. Она была любимая. А любимая – значит, другая.

Она просто сидела и дышала. Может быть, чуть более часто, чем обычно.

– Шеф, до театра добросишь? – спросил я просто потому, что совершенно не знал, что говорить.

Ирма повернулась ко мне:

– Твой план мне очень нравится. Потому что я хочу видеть тебя двадцать четыре часа в сутки. Так и знай.

Женщины, которые относятся к себе, как к подарку, редко говорят хорошие слова, они словно боятся унизить себя добрым отношением к мужчине.

Ирма не боялась.

Зайдя в театр, я не стал писать никакого заявления, а сразу пошел в кабинет к директору.

Максим Максимович Куваев встретил меня приклеенной, радушной улыбкой – так он встречал всех. Еще он очень любил рассказывать анекдоты и смеяться собственным шуткам. Он был молод, активен. Всем своим видом Максим Максимович показывал, что любит жизнь и пользуется ее взаимностью.

– Сергей Сергеевич, – сказал он, каким-то чудесным образом не переставая улыбаться. – Всегда рад видеть. Без вас театр не зазвучит! – Он расхохотался. – Чего на этот раз не хватает нашему доблестному цеху?

«Бедный человек, – подумал я. – Все, кто к нему заходит, непременно что-нибудь просят. Директору театра никто ничего не предлагает. Все просят».

– Максим Максимович, я увольняюсь.

– Что такое? Кто-то переманил? У вас ведь хорошая зарплата, Сергей Сергеевич. Не всякий театр вам такую предложит. – Вдруг лицо его сделалось серьезным. – Впрочем, это, видимо, не театр… Вас заманила мишура эстрады. Не так ли?

– Откуда вы… – начал было я, но осекся.

– Как говорится: не так тесен мир, как узок слой. – Максим Максимович снова расхохотался. – Работа с эстрадной звездой, конечно, материально выгодна, но хлопотна, доложу я вам… Ой, как хлопотна! Бесконечные гастроли, разъезды…

– Заявление писать?

– А как же… Вы – заявление. Мы – резолюцию. И через два месяца вы свободны.

– А раньше нельзя?

Максим Максимович подошел ко мне, я бы сказал, «по-отечески» приобнял (именно так бы я и сказал, в кавычках) и произнес, как ему, наверное, казалось, душевно:

– Сергей Сергеевич, дорогой, да, конечно, можно. Я ж понимаю: чтобы передать ваши спектакли другому специалисту, два месяца не надо… Но! Как говорится: поспешишь – не там наследишь. – Он расхохотался, но тут же стал серьезным. – Торопиться я не буду. Я знаю про вашу ситуацию больше, чем вам кажется, и потому не буду торопиться… Если вы уволитесь, на ваше место возьмут другого… Потом обратно вас принимать будет тяжело, понимаете?

«Откуда он знает? – подумал я. – А может, и к лучшему? Почему, собственно говоря, я должен скрывать наши отношения с Ирмой?»

Вслух я сказал, как мне казалось, твердо:

– Мое решение окончательно…

– И обжалованию не подлежит? – Максим Максимович расхохотался. – В этом мире окончательна только смерть. Вот. А уж что касается отношений мужчины и женщины… Тут уж какая окончательность… Мы ценим вас как работника, а я так еще и люблю вас как человека, как мужика… Вы – надежный, не пьющий, творческий. Такие люди нужны нашему театру. Так что не будем торопиться.

Директор направился к столу, как бы показывая, что разговор окончен.

Я вспомнил, как буквально полчаса назад Оля говорила мне, в сущности, о том же: что мне не удастся ничего изменить.

Что они, все сговорились, что ли?

И не надейтесь, люди дорогие, я начну новую жизнь, в которой будет только то, что мне хочется и что мне нужно. Мне, а не вам! Так и знайте!

Вы не хотите, чтобы я стал новым человеком, которого по жизни будут двигать не обязанности, а желания? Плевать я на это хотел! Если у меня появился шанс изменить жизнь, то уж будьте уверены: я его использую на все сто.