Я целовал Ирку всюду.
Я понимал, что сейчас надо будет снять с нее трусы, но это было очень страшно, очень.
И тут я вспомнил про презерватив.
Я выскользнул из Иркиных объятий.
– Ты чего, сумасшедший? – удивилась она.
– Сейчас, сейчас…
Я схватил джинсы, достал презерватив.
Даже в полумраке я видел, как Ирка улыбается.
Она стянула с меня трусы и поцеловала меня прямо там.
Я понял, что сейчас умру.
Она зубами порвала пачку, достала резинку и начала ее надевать.
И тут у меня все случилось.
Я не понимаю, как это произошло. Но оно произошло.
Меня тряхануло, как следует, и я обмяк.
В секунду я почувствовал, что у меня нет никаких сил. Вообще никаких. Я не то что хочу спать, нет. Я просто ничего не могу. Хочется закрыть глаза и исчезнуть.
Ирка смотрела на меня удивленно. Долго смотрела. Минуту, наверное. У меня уже даже глаза стали закрываться.
И когда они все-таки закрылись, я явственно увидел расплющенного в аквариуме рыжего таракана, который медленно опускался на дно.
Мерзейший таракан закрывал собой весь мир.
Я понял с ужасом, что начинаю засыпать, и ничего не могу с этим поделать.
И тут Ирка стала орать.
Она орала про то, что я – маленький урод, что я больной, мерзкий педик, чтобы я убирался из ее дома и чтобы я никогда к ней не подходил за километр, что если я еще не вырос, то не фиг тогда подходить к приличным девушкам.
Она много чего орала отвратительного. Мне было все равно.
Я почему-то видел тонущего рыжего таракана, и он закрывал от меня весь мир, как будто ограждал меня от этого мира.
Евсеева схватила подушку и начала лупить меня ею.
– Пошел вон, козел! Пошел вон! – орала она. – Ты – первый мужик, который увидел меня такую… А ты… А ты…Педик! Скотина! Урод! Больной! Козел! Пошел вон!
Она больно меня била. Я даже не думал, что подушкой можно бить так больно.
Сил не было ни на что. Еще водка эта… Таракан…
В общем, я сидел и ждал, пока Евсеева прекратит.
Наконец, она устала, упала на кровать и закрылась одеялом.
Я поднялся.
Долго не мог найти в полумраке одежду.
Наконец, оделся кое-как.
Оглянулся на Ирку.
Она рыдала. Не плакала, а именно рыдала, как человек, переживший огромное горе.
Я сделал к ней шаг.
Она тут же закричала:
– Ты больной! Больной! Ты все испортил! Водку не надо было пить, слабак! Пошел вон, козел! Исчезни!
Я выскочил на улицу и первое, что сделал, – выкинул из кармана оставшиеся презервативы.
«Как же я теперь ее увижу? – думал я. – Мы же увидимся завтра в классе? Как же… И как же теперь жить после всего? Как же теперь жить?»
Нет, я, конечно, не так складно думал. По сути – так. Мысли копошились в голове и совсем не хотели думаться ясно.
Я медленно брел через ее двор, совершенно не понимая, куда мне теперь идти.
Видеть никого не хотелось. Даже Лягу. Мне было стыдно и перед ней. Я понимал, что это бред, конечно. Но стыдно было все равно.
В голове билась одна мысль, которую очень не хотелось формулировать, потому что она была ужасной.
Но она формулировалась все равно. Сама по себе.
«Как же после такого позора можно жить? Если я не умею быть мужчиной, то как же всё? Зачем?»
Очень хотелось выпить.
Найти бутылку – это было какое-никакое, а все-таки занятие. Оно хоть немного, но отвлекало.
И я решил пойти в тот же магазин. Я понимал, что за тысячу рублей я там куплю бутылку.
Денег было не жалко. Уже ничего было не жалко.
Жалко было только себя.
_______________________________________________
Любовь – это счастье. Вот и все. Все остальные мои – и не мои – определения этого слова от лукавого.
Любовь – это когда ты ничего не хочешь менять в своей жизни. Вот есть у тебя жизнь, и она – данность. Какая есть. Однако жизнь эта – она прямо твоя-твоя. Совсем твоя. Поэтому менять ее нет необходимости.
А всего и делов-то было, как говорится… Отказаться от ненужного, чтобы остаться с необходимым.
Ну почему мы все так любим суету? Почему нам так нравится лишнее, суетливое, привычное? Только потому, что оно привычное? Почему нам так не хочется размышлять над своей жизнью? Над чем угодно – пожалуйста, а над жизнью своей – нет.
Только что мы говорили про это с Ирмой.
Ирма – красивая женщина, с которой можно разговаривать. В сущности, это идеал: красивая женщина, с которой не скучно поговорить.
И Ирма сказала:
– Люди очень любят себя, понимаешь? Привычка – это их суть. Поэтому они так любят свои привычки и совсем не хотят их менять. Зачем же менять себя, если ты хороший?
Вот как разговаривает Ирма. Поэтому с ней интересно.
– А ты тоже любишь свои привычки? – спросил я.
Ирма вдруг сделалась серьезной.
– Я никогда тебе не рассказывала… В юности… В детстве почти… Я очень любила одного человека. Он был мой первый мужчина. Я любила его так, что забыла себя. Понимаешь? Я была сама себе не важна, понимаешь? Важен был только он… Я тогда не знала, что первая любовь никогда не бывает счастливой… Не важно. Я забеременела. Мне было девятнадцать лет. Он обрадовался. Сразу сделал предложение. А ребенок умер. Прожил совсем чуть-чуть и умер.
Ирма замолчала, а я задал идиотский вопрос:
– Почему?
– Это важно? – улыбнулась Ирма. – А потом мы расстались с этим человеком.
– Он полюбил другую?