Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман

– Нет, Сереж, никто никого не полюбил. Просто он перестал быть для меня всем. Я решила, что раз ребенок умер, значит, жить с этим человеком – не судьба. Мне тридцать восемь лет, Сереж.

– Я в курсе.

– И ты – второй в моей жизни человек, от которого я хочу ребенка.

Видимо, я не сумел совладать с лицом, потому что Ирма тут же расхохоталась:

– Не бойся! Я ж тебе говорила: я предохраняюсь. Я понимаю, что ты детей не хочешь. Во всяком случае, пока. И, поверь, я не из тех баб, которые привязывают к себе мужиков с помощью детей. Это я к чему все рассказывала? Ах, да… Про привычки… Так вот, с тех пор я отказалась от привычки привязываться к мужикам. И – ничего. До тридцати восьми дожила, как видишь. И неплохо сохранилась, – Ирма снова рассмеялась. – А когда тебя увидела, сразу поняла: это тот, к кому привяжусь. И ребенка от него хочу, и привяжусь… Страшно тебе?

Мне почему-то было действительно страшно.

Ирма села ко мне на колени, погладила по волосам:

– Не бойся ничего, Сережка. Я тебе дана не для того, чтобы в твоей жизни появились новые проблемы. Я тебе дана для удовольствия и счастья, правда?

Мы стали целоваться, обниматься… В общем, делать все то, что, собственно говоря, и приносит удовольствие и счастье.

И все-таки – еще одно определение любви. Еще одно. Надеюсь, последнее.

Любовь – это приятие.

Ты встречаешь человека, влюбляешься, и тебе кажется, что ты принимаешь его целиком.

А «целиком», вот это самое, раскрывается постепенно. И ты должен его принять.

Ты хочешь его принять, этого человека, целиком – вот какая история.

Именно ты. И именно хочешь. И именно – целиком. И именно – другого человека. И именно – принять.

Я хочу принять Ирму.

Ребенок? А что? Может быть… Быть может… Поздно мне? Почему? Сейчас у мужиков дети родятся, когда им и под шестьдесят, и за шестьдесят.

Вслух я тогда, разумеется, ничего не сказал. Но подумал. Честно подумал: «Ребенок? Почему нет? Быть может… Но только позже, позже. Ну хоть чуть-чуть поживем вместе, пооботремся, как говорится, и уж тогда…»

Вид у меня, видимо, был задумчивый, потому что Ирма снова расхохоталась.

Она часто смеялась, и мне это нравилось.

– Не бойся ничего, говорю тебе. Настрадался, небось, от нас, баб, и боишься теперь? Понимаю. Как говорится: в нашем колхозе – та же фигня.

Помолчали.

Все-таки это мучительно: отвечать за ошибки всех тех мужиков, которые были у твоей любимой женщины до тебя.

Впрочем, права Ирма: у нее – та же проблема.

Ирма вздохнула:

– Детей у нас с тобой, скорее всего, не будет, мы даны друг другу для удовольствия. И больше ни для чего.

И она опять вздохнула.

Нет, ерунда все эти рассуждения о любви.

Любовь – это счастье. И все. Все!!!

Вот будет у меня такая новая привычка: любовь – это счастье. И я к ней привыкну!

_______________________________________________

Я шел к магазину и старался ни о чем не думать, и, главное, ничего не вспоминать.

Голова была пустая и гулкая. Все, что случилось… О чем не вспоминать – действовало, конечно… Потому что, падла, вспоминалось, блин, все равно. Не хотело забываться.

И еще водка эта… С непривычки… Все время хотелось блевануть. И выпить тоже хотелось. Одновременно.

Водка вспоминалась как отрава, но к ней тянуло. И от этого было не просто фигово, но как-то окончательно фигово. Такой прямо окончательный облом случился. И я совершенно не врубался, как мне из этого квеста выползти.

Я очень хотел выпить. Я так хотел выпить, как никогда в жизни не хотел. Наверное потому, что не знал другого способа отрубиться от жизни.

А что мне еще и оставалось-то делать с этой жизнью, кроме как отрубиться от нее?

Ничего не оставалось.

Магазин стоял на улице…

Идиотская фраза… Не в космосе же висел?

Я хотел сказать, что входом своим магазин смотрел на улицу. Но я подходил к нему как бы с тыла, с черного хода, шел к тем самым дверям, куда продукты завозят.

Двор заканчивался черным входом в магазин.

Господи, как же долго я все объясняю!

Ну, и вот. Во дворе лежал человек. Точнее, не лежал, а сидел, привалившись к дереву.

Я шел мимо него. Прямо совсем близко.

Сначала ноги увидел, а потом уже всего человека.

Это был такой бомж. Типичный. Лицо такое, будто его воздухом надули. Хотя кажется, что парень молодой. Постарше меня совсем ненамного.

Но у бомжей возраста нет, все бомжи – старики почему-то.

Я бы не обратил внимания на этого человека. Но у него из кармана торчало горлышко бутылки.

И я не хотел бутылку красть, я хотел выпить вместе с бомжом. Сначала я – сразу полбанки, а потом – он. А потом поговорить.

Потому что я – типа интеллигент, а он – бомж. И вот интеллигент сидит под деревом с бомжом и плачется на свою жизнь. Круто ведь?

Очень хотелось пожаловаться кому-то на свою жизнь. Не распространяться там про всякие подробности, а вот просто пожаловаться, повздыхать типа.

А кому плакаться-то? Ляга – далеко, а больше некому. А тут – бомж.

Я даже решил, что, если бомж откажется делиться со мной водкой, я ему заплачу.

Я подошел и тронул его за плечо.

Бомж рухнул. Но, прежде чем это случилось, я, как, фокусник, выдернул у него из кармана бутылку, а то бы он ее точно раздавил.