Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Что ты там вытворял такое — испортил всю игру великому гипнотизеру! — сказал Меленти, делаясь по возможности серьезным.

— Жулик он, — вынес суровый приговор Отар.

— Почему это?

— Усыпляет! Ни черта он не усыпляет!

— А те четверо что, не в счет? Погляди — приковал их к стульям.

— Что-то тут не так, дурачит нас. Не верю я ему.

Меленти снова засмеялся:

— Не веришь?! Потому и не справился он с тобой! А надо верить. Ты бы взглянул на себя, с какой физиономией вышел на сцену — на ней так и было написано: «Нашелся усыпитель! Черта с два усыпишь меня!» Надо не сопротивляться и не сомневаться, а верить ему, понимаешь? Навстречу идти, немного помочь, он же иллюзионист, гипнотизер, а не бог!

— Как мне было помочь, как, если не спится! Через силу уснуть? Предложил выйти на сцену — я вышел, предложил сесть — я сел, сел же я на стул? Велел смотреть ему в глаза — я уставился. А как сказал, что я уже крепко сплю, смешно мне стало!

— Представляю, как он тебя крыл в душе.

— Пусть своих родных и близких кроет и честит!

За спиной их кто-то заворчал: «Дайте, пожалуйста, послушать!» — и приятели умолкли.

Отар заскучал, с тоской огляделся по сторонам. Рядом сидел тощий инженер с иллюстрированным журналом под мышкой. Надвинув шапку на глаза, он блаженно дремал. Отар деликатно разбудил его и попросил журнал.

Гипнотизер без дальнейшей осечки продолжал свое дело. Сцена полна была усыпленными товароведами, инженерами-экономистами, инструкторами, ревизорами и студентами-практикантами.

Отар погрузился в чтение иллюстрированного журнала.

Лекция-представление близилась к завершению, когда пораженный чем-то старший инженер-экономист Отар Какушадзе поднес журнал к носу Меленти, тыча пальцем в небольшую заметку:

— Прочти.

Меленти надел очки, отставил журнал подальше и прочел:

«На рисунке вы видите глиняную табличку с надписью, найденную двести лет назад в Кархетти. Два столетия выдающиеся лингвисты тщетно пытаются прочесть надпись. Английский ученый Джеймс Хар пятьдесят лет своей сознательной жизни посвятил расшифровке текста таинственной таблички, но цели так и не достиг. Ученый отчаялся, потерял веру в свои способности. В семьдесят лет он собрал своих учеников и сказал им: „Эта глиняная табличка сразила меня, лишила смысла мою дальнейшую жизнь“, — и прадедовским браунингом тут же при всех демонстративно покончил с собой».

Меленти снял очки, недоуменно глядя на Отара — видно было, не понял, чем привлекла Отара эта сенсационная (по его мнению) заметка и зачем он дал ее прочесть.

— Видишь? — покачал головой Отар.

— Что?

— Ты прочел?

— Прочел.

— Видишь, как поступают люди?

— Не понимаю, из-за чего он покончил с собой. Ну не расшифровал текста, что тут такого?

— В том-то и дело.

— В чем?! Самоубийство его выглядит надуманным, театральным.

— Это по нашему разумению! Ты осознай — человек пятьдесят лет потратил, чтобы прочесть одну табличку!

— И все равно не прочел.

— Не в этом суть. — Отар хотел пояснить мысль, но зрители-сослуживцы встали с мест, горячо аплодируя гипнотизеру. На сцене теперь стоял лишь осчастливленный овацией маг и волшебник.

Отар попросил соседа подарить ему журнал. Тощий инженер, успевший позабыть о журнале, увидев молящий взгляд Отара, подумал, что в журнале, вероятно, есть что-то исключительное, стоящее, и решил предстать великодушным благодетелем: «Я и сам еще не читал, но раз уж просите, так и быть, оставьте себе».

Отар Какушадзе лишился сна и покоя.

Глиняная кархеттская табличка и трагическая история английского ученого потрясли его. Он ни о чем больше не думал и вообще не принадлежал себе. Машинально ходил на работу и выступал на собраниях, машинально отвечал на вопросы и писал для стенгазеты «щелчки» — словом, вел себя подобно роботу. Едва улучив минуту, вытаскивал из ящика иллюстрированный журнал и впивался взглядом в неведомые буквы, выведенные чьей-то рукой тысячи лет тому назад.

«Кем он был? Чего хотел? Что он написал, с какой целью? До чего знакомые буквы! О чем он думал, чем жил, какой был с виду, во что одет?.. Для кого-то писал или для себя? Вообще-то, видно, что спокойно писал, без спешки. И двоеточие ему уже известно… В этом месте он закончил, видно, мысль и начал новый абзац.

Ужасно молчание таблички, нестерпимо. Кто знает, что беспокоило человека, что он хотел поведать нам. Ныне и костей его давно нет, а табличка сохранилась и могла бы рассказать что-то. Интересно, в чем провинился его народ, за какие прегрешения исчез с лица земли — даже горевестника не оставил?.. И никто не расскажет нам о том, только эта табличка. А она молчит. А мы, к стыду своему, не способны ее прочесть…

Понимаю, глупо, но я все равно попытаюсь. В конце концов, на свете сейчас всего двенадцать алфавитов да несколько древних, неупотребляемых. Есть же книги, пособия, труды ученых, ознакомлюсь, изучу. Должен ведь когда-нибудь кто-нибудь прочесть злополучную табличку. Попытка не пытка, но пусть хотя бы и пытка, все силы, все способности приложу. Справлюсь — хорошо, а нет — с меня и спроса нет, чего мне огорчаться и стыдиться. Вон какие ученые не сумели прочесть».