Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Нет, неверно.

— А вы докажете это? Я сообщил вам содержание кархеттской таблички. Прочел древний текст!

— Это ваша гипотеза.

— Что, что?

— Гипотеза.

— Нехорошо так, профессор, нельзя. Надо и другим чуточку верить, надо и в мои возможности поверить, хоть немного. Ничего иначе не выйдет…

Профессор рассмеялся:

— В чем я тебе должен верить, молодой человек? Ты только подступил к этой проблеме, а мы, ученые, поседели, разгадывая табличку!

— Но я же все-таки прочел!

— Что ты прочел, что!

— Табличку.

— Какую?

— Кархеттскую.

— Опять свое! О чем я толкую целый час! Не бывает такого! Ошибаешься!

— Почему?

— Хотя бы потому, ты не мог расшифровать, не должно было у тебя получиться! Не в состоянии был прочесть, не сумел бы!

— Почему, почему?

— Потому что не дано тебе это, не положено тебе! Если признать твою удачу, получится, что наука и ученые степени — ничто! Ты — все, а наука и ученые — ничто.

— Нехорошо, профессор, бессердечно сразу принимать меня в штыки, не верить в меня, не поверить в то, что я сделал.

— Ничего не могу поделать, друг. Вы просили принять вас — я принял, просили выслушать — я выслушал, а теперь просите поверить — но как мне верить в то, во что не верю?

После этих слов уважаемый профессор счел аудиенцию оконченной и пожелал гостю успехов как в личной жизни, так и на общественном поприще.

«Все равно докажу свое, добьюсь правды», — говорил себе Отар Какушадзе, шагая широким шагом посреди улицы.

Шел второй час ночи, и троллейбус уже не ходил. Отар жил в новом жилом районе, и шагать ему было достаточно долго.

* * *

Не успел Шалва Нацваладзе закрыть за Отаром дверь и замурлыкать колыбельную, как зазвонил телефон.

— Профессор Нацваладзе? — спрашивал из трубки Шалва Джалабадзе. — Узнали, коллега?

— Да. Узнал, разумеется, батоно. — Шалва Нацваладзе всегда узнавал по голосу своего учителя — признанного жреца науки Шалву Джалабадзе.

— У меня тут чудак один был, я его к вам направил. Не приходил?

— Приходил.

— Тот, что кархеттскую табличку прочел.

— Да, да. Я принял его и вразумил, сказал, что не его ума это дело, не ему заниматься расшифровкой… Инженером оказался.

— Я ему в этом же роде сказал.

— А табличку-то он расшифровал, батоно Шалва, прочел текст! И правильно прочел!

— Да, прочел, как ни странно. А что удивительного? — И профессор захихикал в трубке.

Шалва Нацваладзе так и не понял, почему хихикал его учитель, признанный жрец науки, профессор Шалва Джалабадзе.

В гостиной профессора молча сидели члены его многочисленной семьи. Их лица серебристо светились в полумраке.

По телевидению показывали фигурное катание.

Перевод Э. Джалиадзили

Скачки

Арчилу Эркемлидзе надоел народ.

Настроение у него вдруг сразу испортилось. Злился по всякому поводу, капризничал, ругался, ворчал; одним словом, он постоянно на что-то сердился, обижался.

Работал Арчил на ипподроме — директором прокатного пункта лошадей.

В его распоряжении были четыре непригодные к скачкам старые лошади.

В обязанности Арчила входило кормить и чистить этих животных, содержать в порядке их упряжь и через день выводить их на маленькое поле ипподрома — на предмет проката любителям верховой езды.

Прокат лошади стоил один рубль за сорок минут. Когда все четыре всадника бывали уже в седле, Арчил вооружался мегафоном и кричал в него: «Тихим шагом арш!» Любители верховой езды довольно долго покачивались на вихляющих задами, вышагивающих тихим ходом лошадях. «Иноходью!» — кричал неожиданно Арчил, и всадники вздрагивали. Они не понимали, каким это образом команда Арчила передается лошадям. Но лошади прекрасно знали свое дело и не подводили Арчила. Пофыркивая, сообщали друг другу о своей готовности исполнить волю хозяина и все разом переходили на иноходь. Вытянувшись в струнку, размеренно бежали они по кругу и только иногда, баловства ради, резко дергали вниз головой, чтобы наказать ездока-любителя за ротозейство и вырвать у него поводья из рук. Конечно, они это делали беззлобно, как уже сказано, лишь для забавы, а чтобы вышибить кого из седла или что-нибудь в этом роде, — упаси бог, у них и мысли такой родиться не могло.

«Рысью арш!» — командовал Арчил в мегафон, когда до истечения срока проката оставалось не более десяти минут. Это были самые приятные моменты езды: лошади, переходя на рысь, двигались прямо как в замедленных кинокадрах, доставляя огромное наслаждение непрофессиональным жокеям. Впереди бежал широкой кости вороной Атлантик. За Атлантиком — белый, с развевающейся гривой Вихрь, потом длинноногий скакун Мирангул, а в конце плелась серая в яблоках Гераия — былая знаменитость конного спорта. Некогда Гераия во время крупных состязаний занемогла каким-то тяжелым лошадиным недугом. Вылечить ее вылечили, но для скачек сочли уже негодной (это в самом расцвете ее спортивной карьеры), и списали Гераию в цирк.