Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Не вынесла Гераия удушливой тесноты цирка и ежевечернего кривляния перед дурашливым зрителем. Неспособная на подлость, она не могла позволить себе публично опозорить своего ни в чем не повинного дрессировщика и прибегла к другому методу избавления от цирковой карьеры. Она объявила голодовку. Это средство, как видите, возымело действие, и Гераия оказалась на прокатном пункте. Мороки у нее и здесь было хоть отбавляй, но уже одно то, что ей не приходилось теперь каждый вечер унизительно паясничать под звуки музыки, вселяло покой в ее душу.

Верховая езда в то время не пользовалась большой популярностью, и у прокатного пункта изо дня в день были одни и те же клиенты.

Правда, на малое поле ипподрома сбегалось довольно много народу, но публика эта в основном довольствовалась ролью зрителей, и лишь единичные граждане изъявляли желание платить рубль и садиться в седло.

Завсегдатаями прокатного пункта можно было считать бывшего кавалериста Шанше Салдадзе, домохозяйку Екатеринэ Дадиани, продавца из керосиновой лавки Коки Пхакадзе, вечного студента или заочного студента (как он сам себя называл) Герасимэ Микеладзе и архитектора Гуджу Самхарадзе.

В тот день Арчил пришел на работу позже обычного. Он был в парадной одежде и чисто выбрит.

Арчил даже не кивнул сидящим у входа Шанше Салдадзе и Коки Пхакадзе. Молча отодвинув щеколду, директор направился прямо в стойло. Здесь он налил воды и задал сена лошадям, похлопал их по крупу и, отряхивая ладони, скрылся у себя за перегородкой.

Бывший кавалерист Шанше Салдадзе и продавец керосина Коки Пхакадзе, не заставив себя долго ждать, последовали за перегородку прямо по стопам директора. Арчил на сей раз был вызывающе медлителен. Какое-то время он стоял у треснувшего как раз посередке зеркала и старательно поправлял порыжевшие от никотина усы, закрученные полуколечком вверх у самых ноздрей. Затем старательно зачесал на пробор жесткую белую шевелюру, прошелся расческой даже по седым, нависшим над большими глазами бровям. На Арчиле был серый китель военного покроя и брюки галифе; на ногах, обутых в мягкие кавказские сапоги, у основания больших пальцев до того выпирали подагрические косточки, что замечавший их невольно задавался вопросом: неужели они не мешают человеку ходить? Из правого внутреннего кармана кителя тянулась серебряная цепочка для часов и, скользя между двумя пуговицами, исчезала в накладном кармане на груди. У Арчила был потухший взгляд и серое лицо с крупным красным носом, из ноздрей торчали белые волосинки. Когда он уселся наконец у своего рабочего стола и вяло, словно только что очнувшийся от сна, взглянул на посетителей, продавцу из керосиновой лавки Коки Пхакадзе почудилось вдруг, что из-за стола на него глядит дикий старый кот, и некоторое смятение охватило любителя верховой езды.

— В чем дело? — заботливо-отеческим тоном спросил Арчил и уставился на посетителей с таким выражением, будто видит их впервые.

Шанше Салдадзе и Коки Пхакадзе переглянулись. Директор прокатного пункта еще ни разу не задавал им подобного вопроса. Обычно процедура оформления проката лошадей происходила следующим образом: при появлении клиентов Арчил отпускал несколько шуток, подобающих человеку его положения и культурного уровня, выписывал рублевые квитанции и каждому из наездников-любителей лично указывал, какую именно лошадь брать из стойла. Утренние посетители, как правило, сами седлали коней и сами же выводили их на коротком поводу. Арчил тщательно проверял, правильно ли взнуздана лошадь, и лишь после этого разрешал наездникам садиться в седло. А сегодня Арчил сидел, закинув ногу за ногу, сложив руки на груди, и явно не собирался выписывать никаких квитанций.

— Не надоело вам? Не опротивело? — чужим голосом спросил Арчил.

— Что «не надоело»?.. — оторопел продавец керосина.

— Да эта ваша игра в жокеев на час!

Шанше Салдадзе вытащил очки и надел их.

— Этот-то ладно, он молод пока, ну а ты чего не уймешься, никак жажду не утолишь?! Человеку твоих лет не пристало по рублевой квитанции на коне гарцевать! — повернулся к Шанше Арчил.

Того передернуло.

— Что, не понравилось? Всю жизнь около лошадей провел. Кавалеристом был, а теперь до «прокатных» лошадей докатился! Неужели самому не смешно?

— Что за дискуссия, что с вами? — Последние два слова Шанше изрек по-русски с заметным грузинским акцентом.

— Смотреть на тебя противно, вот что. Уходишь утром из дому — соседи небось думают: вот пошел человек трудиться на благо общества. А ты, такой серьезный, такой солидный, заявляешься сюда и трусишь по кругу, будто лошадей отродясь не видел.

— Мы что, для разговоров сюда пришли? — не выдержал продавец керосина.

Арчил словно бы сейчас только вспомнил о нем, оставил Шанше и всем корпусом оборотился к Коки.

— А тебя что мучает, знаешь? Твоя незначительность. Обидно тебе, что провонял насквозь керосином, потому и выдумал себе развлечение. Спорт тебе до лампочки. Эти сорок минут, пока ты сидишь на лошади, сам себе человеком кажешься. Смотришь на кого-то сверху, воображаешь невесть что…

— Допустим, даже так, — не сробел Коки.