Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Батоно Эрмало, здравствуйте, вас беспокоит Толордава из комиссии… ага, да, да. Вот тут передо мной лежит подписанная вами справка о том, что в филлоксеро-мирманологической лаборатории освободилось штатное место. В июне мы направили к вам… — он глянул на распределительный листок, — Брегвадзе, хорошего парня… Как же, как же, он был у вас, и вы ему сказали, что у вас нет вакансии. Когда приняли?.. Нет, батоно Эрмало, ваш запрос подписан восьмого апреля. Это, видимо, более раннее… А нам что делать?.. Выслушайте меня, батоно Эрмало. Так тоже не годится. Мы никого вам не навязываем. Почему вы так говорите? Закончил человек на «отлично», чего ж еще от него требовать?.. А вы как бы поступили на его месте?.. Да, да, обе бумаги у него на руках. Словом, он сейчас к вам придет. Надо что-то ему подыскать… Ни у кого не горит, конечно… да… да, да… понятно. Конечно, распределение есть распределение, батоно Эрмало!

После этой знаменательной беседы Джумбер Брегвадзе проработал в институте ровно два года вне штата. За это время он в полной мере испытал прелести горько-сладкой жизни внештатного работника. За это же время удовлетворили тех двух внештатников и пополнили их места другими внештатниками (очевидно, институту положено иметь двух-трех внештатников). Кроме того, коллектив обновился и расширился за счет трех новых сотрудников (две красивые женщины и атлетического сложения здоровяк). Прошел слух, что эти последние принесли с собой свои штаты, а откуда вообще приносят штаты, Джумберу, поверьте, невдомек и по сей день.

Но в конце концов добросовестное упрямство кавалера диплома первой степени все-таки одержало верх. Так-таки смилостивились, оказали благодеяние и зачислили Джумбера в штат младшим лаборантом мирманологической лаборатории.

За два внештатных года Джумбер уразумел, что важнейшей и первостепеннейшей заботой руководства института (наряду с другими более мелкими заботами) был своевременный приход сотрудников на работу и их своевременный же уход после работы. Несмотря на табельную систему, несмотря на повышенную бдительность диспетчеров и наблюдателей, время прихода (и вообще регулярность появления на рабочем месте) сотрудников в отличие от остальных научно-исследовательских институтов было ахиллесовой пятой названного института. Поэтому здесь все оценивалось соответственно дисциплинированности сотрудника. Достоинства человека тоже определялись по этому признаку. Если ты вовремя является утром и вечером выходил из ворот института в положенное время, это означало, что ты добросовестный работник и, как знать, может, даже и хороший ученый. Пунктуальность по отношению к табелю институтское начальство называло «высокой трудовой дисциплиной». И в погоне за ней проводились многочисленные мероприятия, посвященные прогульщикам и нарушителям дисциплины. Дня не проходило без того, чтобы на доске объявлений не вывесили бы отпечатанный на машинке и скрепленный круглой печатью приказ. Согласно приказу объявлялся выговор сотруднику имярек, «не явившемуся на работу по неуважительной причине», и в случае повторения такового нарушения прогульщику грозило снятие с работы. Однако в институте за прогул никто еще не был снят с работы или хотя бы понижен в должности. И отнюдь не потому, что злостных прогульщиков днем с огнем не сыскать, нет — попросту прогуливал обычно тот, у кого была так называемая «спина», простые же смертные (среди них подвизался и наш Джумбер Брегвадзе) в большинстве случаев работали примерно, а уж ежели случался грех пропустить день-два, у них на то оказывался столь безапелляционный документ, что директор от бешенства только скрежетал зубами, но ничего поделать не мог.

В филлоксеро-мирманологической лаборатории работали пять человек, включая и Джумбера. Слово «работали» в применении к сотрудникам данной лаборатории звучит, как мне кажется, несколько высокопарно. Завлаб, кандидат химических наук Бондо Какалашвили, в утренние часы неизменно бывал на месте. Усевшись за свой стол, он начинал звонить по телефону и, обзвонив десять — пятнадцать мест, часов примерно в одиннадцать информировал лаборанта о том, что он идет на совещание, и засим отправлялся утрясать свои сложные дела. Да, дела его и вправду были сложные: года четыре назад в Лос-Анджелесе опочил его бездетный дядя, оставив единственному племяннику огромное наследство. В результате четырехлетней беготни по юридическим консультациям Бондо так-таки и не решил, как ему быть: получить это наследство на месте, в Лос-Анджелесе, или здесь, на родине, в советских рублях.