Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Большое спасибо, друзья, что выпили за мое здоровье! Уж очень много лестного сказано в мой адрес. Знаю, что не столь велики мои заслуги, и все-таки слушать вас было приятно. Слова ваши подбодрили меня, придали силы. Тост — это ведь пожелание, не более, и не понимаю, почему некоторым это не по душе. Говорят, грузины за столом больно щедры на восхваления. Но мне кажется, не хвала это вовсе, а скорее призыв стать таким, каким тебя хотят видеть окружающие. Я так и понимаю ваши слова. Дай бог вам счастья — сегодня вы вызволили меня из серых, будничных дней. Ты чист как ангел, сказал мне кто-то из вас. Нет, дорогие мои, тщетно желать оставаться незапятнанным, грехи твои все равно будут давить на плечи, и никуда от них не убежишь. Надо только стараться как можно меньше отягощать душу нашу земными грехами, которые предлагает нам жизнь на каждом шагу. Из этой жизненной схватки и я не смог выйти чистым. Может быть, и не следовало вспоминать об этом, но я все-таки расскажу вам. Ваш Михако Гобечия грешен. Нет, друзья мои, человек — не ангел. И как бы ни приукрашивали его, он остается человеком и грех Каина преследует его по пятам до самой могилы.

Произошла эта история в те дни, когда немцы ползли к Кавкасиони и взрывы на Марухе — Владикавказе достигали Сухуми. Я работал в райкоме. Как сейчас помню, было три часа, когда бомбили Сухуми. Мы, партийные работники, и так не знали покоя, а тут эта бомбежка (она была первой). Иди и объясняй народу, что немцы далеко и мы вовсе не намерены сдавать Кавкасиони. С самого раннего утра до глубокой ночи разъезжали мы по городам и селам, составляли списки добровольцев, комплектовали бомбоубежища, проверяли распределение продуктов, выступали с рассказами о нашей армии. Вы думаете, все шло гладко? Были у нас трусы и предатели, что греха таить. Сосед мой, например, агент госстраха, одноглазый Джгетиа, даже вывесил на своем балконе плакат с надписью: «Добро пожаловать». Я бросился к нему с угрозами, я, мол, покажу тебе, провокатор, а он замахнулся на меня палкой и говорит, что приветствует не немцев, а подкрепления, что идут в Ажару. Что у него на душе, разве поймешь. Плакат мы его все-таки заставили снять…

В полночь, едва я сомкнул глаза, у нашей калитки затарахтела машина. Я по звуку узнал наш старенький «виллис» (тогда он, кажется, назывался «джип» или как-то там еще). Меня вызывали в обком.

В приемной нас собралось около тридцати человек. Это были сотрудники райкомов и исполкомов, военного комиссариата, а также органов безопасности. Никто не знал, почему нас вызвали в полночь. Хотя, что тут удивительного, время трудное и тревожное, и тут уж не до деликатностей. Дверь кабинета секретаря обкома была приоткрыта, за столом сидели трое. Между первым и вторым (Пармен Эсванджиа умер в прошлом году, бедняга) секретарями сидел в шинели, накинутой на плечи, мужчина в очках. Я его не знал. Было уже около двух часов, когда мы вошли в кабинет первого секретаря. Он встал, прочел список присутствующих, оглядел нас, потом перевел взгляд на гостя, и когда тот, в очках, молча кивнул головой, начал: «…Не буду скрывать, товарищи, на фронте положение тяжелое. Мы созвали сегодня тех, кто не нуждается в лозунгах и в долгих разговорах. Все вы знаете, конечно, что в горах на транспорте не развернешься, к тому же, где его взять (при этих словах секретарь усмехнулся и снова посмотрел на очкастого). А продукты и боеприпасы доставлять надо своевременно, вот почему нам следует обратить самое серьезное внимание на четвероногую тягловую силу. Всем вам следует буквально сейчас же, покинув этот кабинет, направиться в деревни. Необходима абсолютная мобилизация домашней скотины — лошадей, быков, ослов, за исключением, разумеется (он опять взглянул на гостя), коз и коров. Сельский актив уже предупрежден, вас будут ждать. Необходим самый строгий контроль…» Обычно он заканчивал свою речь словами: «Никакой пощады провокаторам и предателям», но на сей раз почему-то не сказал этих слов, лишь ознакомил нас с распорядком и пожелал удачи. В то время выступления и вопросы такого рода, как «а если мы не успеем» или же «как нам туда ехать», не были в моде. Каждый знал свое дело.

Мне надо было ехать в Цебельду. Ну что мне рассказывать вам о той адской ночи, так или иначе, а в девять часов утра во двор конторы была согнана вся цебельдинская тягловая сила. Я считал, что в деревне сам господь бог уже ничего не найдет. Я сидел в конторе, склонив от усталости голову на стол, и, вдруг почувствовав, что кто-то коснулся моего плеча, поднял голову. Передо мной стоял, опираясь на палку, небритый рыжий мужчина в потертом кителе и в чувяках.

— Уважаемый Гобечиа, я не член партии, но я знаю, что надо быть начеку… Вдова Гетиа, что живет справа от школы, вы вчера были у нее, скрыла коня. Она спрятала его в поле, за колодцем. Я вас предупредил, теперь дело за вами. При случае не забудьте вспомнить меня, Бечвая я, Гванджи. Эх, из-за инвалидности не берут меня на фронт, а вообще-то и здесь мы нужны… Ну бывайте здоровы, товарищ Гобечиа…