Кубик Рубика

Нашистов придумали в Кремле, когда у Кремля закончились шахтеры. Когда президент еще не был президентом, шахтеры Кузбасса были самыми горячими его сторонниками – я бы, конечно, не сказал, что именно их забастовки обрушили власть Горбачева, но, по крайней мере, без тех забастовок Горбачеву было бы сильно проще. Когда Горбачева прогнали, и он стал рекламировать пиццу, шахтеры продолжили митинговать, но уже в поддержку нового президента, и кто-то из тогдашних кремлевских идеологов даже где-то прилюдно говорил, что молодой российской демократии стоит опереться на румынский опыт и прежде всего на минериаду – в Румынии тоже среди свергавшего Чаушеску народа было много шахтеров, и потом, когда уже против новой власти люди начали выходить на улицы, именно те шахтеры, приезжая в столицу с лопатами и топорами, разгоняли антиправительственные демонстрации гораздо более яростно и эффективно, чем это могла бы сделать полиция, и вот это называлось минериада.

В Москве до минериады не дошло, но шахтеров в Москву тоже возили – и когда в парламенте намечалось какое-нибудь важное голосование, и накануне очередных выборов, и даже в дни старых советских праздников, потому что эти праздники в первые постсоветские годы тоже становились поводом для антипрезидентских демонстраций. Шахтеры садились на асфальт возле Белого дома, барабанили касками по мостовой, телевидение любило их снимать, но до драк дело так и не дошло, а однажды очередной друг президента стал владельцем трех крупнейших шахт Кемеровской области и в порядке оптимизации объявил, что часть зарплаты теперь будет выдаваться углем, а кто недоволен, тот пусть имеет в виду, что есть возможность завезти на шахты китайцев – им и денег надо меньше, и работают они лучше. В ответ на это шахтеры уже без команды из Москвы вышли на улицу прямо там, у себя, перекрыли Транссиб и перепугали президента так, что он и на друга своего наорал, и на шахтеров наслал московский ОМОН, а того идеолога, который хотел русской минериады, сменил на другого – тот как раз предпочитал работу с молодежью, и на роль «партизан порядка» (так это называлось на кремлевском языке) он определил нашистов.

XXVI

Но политика у нас в те годы на улицу особенно и не рвалась. Из критиков президента самым серьезным был, наверное, Рохлин – генерал, герой штурма Грозного в ночь после Олимпийских игр, он потом сразу избрался депутатом в Госдуму и формально вышел на пенсию, но его мотострелковая бригада в Волгограде оставалась его бригадой, его любили, и ни один офицер не донес на него, когда он в очередной приезд объявил, что есть вероятность, что к концу месяца надо будет идти на Москву – без приказа, самим, потому что если не идти, то президент останется навсегда. Генерал готовил военный переворот – как в кино, только по-настоящему.

Донесли на Рохлина москвичи, соседи по даче, и на даче же его и застрелили бойцы частного охранного предприятия, принадлежавшего другу президента тех еще времен, когда он работал в Свердловском обкоме. В убийстве обвинили вдову – за молчание ей пообещали сохранить жизнь и выпустить ее из тюрьмы при первой формальной возможности, и она сдержит слово, будет молчать всю жизнь, а того владельца охранного предприятия убьют через полгода в Петербурге, отравят полонием за завтраком в «Астории», и никто даже не спросит, кто его и за что – мало ли кто у нас умирает от лучевой болезни; может, он из Чернобыля приехал – мы же не знаем.