Кубик Рубика

Мужчину одного оставлять нельзя, потому что у него очень быстро обязательно кто-нибудь заводится; он прекрасно понимал, что употреблять этот глагол в таком значении – это его самого не красит, но Маша у него именно завелась, и именно тогда, когда его оставили одного, то есть когда он с его невестой, болтаясь на той грани, за которой уже будет можно друг друга только возненавидеть, остановились на самом краю и, обменявшись положенными в таких ситуациях «дело не в тебе, дело во мне» и «мы просто стали слишком нервные», решили, как тоже часто бывает, «какое-то время пожить отдельно, чтобы спокойно разобраться в себе».

Вообще это повод какого-нибудь трактата о быте русской молодежи начала XXI века – о людях, которые едут из глубин России в московскую неустроенность, работают черт знает где и черт знает кем, спят по утрам и по вечерам в набитом метро, снимают квартиры сначала с какими-нибудь в лучшем случае друзьями, а чаще просто с полузнакомыми такими же пассажирами набитого утреннего метро, а потом, когда уже есть хоть какие-то деньги, и без друзей; три суммы – хозяину за первый и последний месяц, и третья сумма агенту. В объявлениях пишут «мебель сборная», и квартиры похожи одна на другую, но не мебелью, и не обоями, и не посудой (которую, я подозреваю, продают в специальных закрытых магазинах – «Посуда для квартир, которые будут сдаваться»), а тем, что в этих квартирах всегда образовывается такое одинаковое счастье, когда оба старательно делают вид, что они обычные люди из романтических комедий, на которые они ходят по выходным в кинотеатры при торговых центрах, и что существует будущее, да и настоящее, в общем, тоже ничего, и можно даже ходить за овощами в соседнюю лавочку, и вас будут спрашивать «Вам как обычно?», хотя вас тут не было вчера и не будет завтра, да и сегодня трудно сказать, есть ли вы на самом деле. Счастье съемных квартир, счастье приезжих, у которых еще не факт, что что-то получится в жизни – такое кино показывают не в кинотеатрах, а по телевизору, оно малобюджетное, и если снимают сцену из какой-нибудь старинной жизни, то оператор старается водить камеру так, чтобы в кадр не залезала пластмассовая розетка, и чтобы не было видно линолеумного пола. Завтра что-то пойдет не так – у тебя, у нее, и сказать «дело не в тебе, дело во мне» – это просто политкорректный перевод на нестрашный человеческий язык такого довольно страшного открытия, что это счастье, в общем, и не вполне счастье, и что не надо в нем оставаться.

Машу он звал в гости, то есть это так и называлось – «в гости», он звонил ей, она приходила, оба понимали, что это значит, но каждый раз надо было соблюсти ритуал – сначала на кухне, чай и что-нибудь обсудить, как будто этот разговор и есть цель, ради которой она ходит к нему в гости, потом в комнату – посмотреть какой-нибудь фильм, а дальше «ну куда ты пойдешь, уже ведь поздно», и утром проводить ее до метро; когда провожал первый раз, сказал ей фразу, которой ужасно гордился – «Как здорово иметь с тобой общие секреты», то есть вроде ничего стыдного не сказал, но звучит гораздо изящнее, чем то, что эти слова значат на самом деле, а именно – «Ты только не болтай никому, что спишь со мной, потому что я же не расстался с невестой, мы просто разъехались, а так-то все по-прежнему, и с тобой я ей цинично и лицемерно изменяю, и не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал».

Кто она была – кажется, пиарщица; вообще слово «пиарщица» в те годы было таким обозначением для молодой женщины, которая вроде бы где-то работает, но вне работы с ней интереснее, и это «интереснее» ни к чему не обязывает. В старой литературе вместо «пиарщица» было «модистка», или «кельнерша» – ну вот что-то такое, наверное. Через полгода, когда он будет в командировке, Маша с невестой, конечно, встретятся, и Маша скажет невесте про него, что «он теперь мой», и он отнесется к этому как к достаточному поводу смертельно на нее обидеться и перестать ее звать в гости, а с невестой они потом поженятся и проживут еще сколько-то лет до уже настоящего взрослого развода.