Кубик Рубика

И он лежал без сознания сколько-то дней, должен был умереть, но в итоге не умер, и приходил в себя еще два месяца в палате, и его навещали друзья и подруги, и одна из них, такая Юля, написала ему трогательное письмо, что, когда еще неясно было, умрет он или выживет, она много думала и жалела о том, что «мы так мало виделись, мало разговаривали, не встречали рассвет на реке, не гуляли по бульварам, не ездили в Крым» – почему-то на Крыме он и споткнулся; в самом деле, почему не ездили в Крым, ведь он же наш – и, когда Кашина наконец выписали, они с Юлей сели в самолет и полетели в Крым.

В Ялте жили в одном номере, спали на одной кровати, и в первую ночь он неуверенно полез к ней приставать – эта чертова неопределенность, дружеская это поездка или романтическая. Юля как-то дала понять, что дружеская, он успокоился и заснул, и четыре дня они провели в добросовестном изучении мест славы русского флота и прочих достопримечательностей вплоть до Никитского ботанического сада, но когда прилетели обратно и разбирались в аэропорту с такси, он сказал Юле, что правильнее будет поехать к нему, и она почему-то согласилась, и его посттравматическая личная жизнь немедленно наладилась, и все было хорошо, а потом у него была командировка в Америку, и Юля попросила его купить ей футболку с портретом Обамы в специальном магазине на Манхэттене – она, оказывается, собирает футболки с Обамой и для коллекции ей не хватает нескольких моделей. И расстался он с ней именно в тот момент, когда с теми футболками ехал по Нью-Йорку на метро и думал – ну какой Обама, ну какая Юля, ну зачем тебе это, старик? Завез потом пакет к Юле на работу, больше друг с другом не спали, года через два подружились заново, она хорошая.

XXXII

Москву в моем детстве называли образцовым коммунистическим городом, и за этим лозунгом стояла, очевидно, какая-то тщательно проработанная философия из тех еще времен, когда большевики ждали мировой революции и планировали принять в состав своего Союза Советов все страны мира вплоть до самой последней, которая когда-нибудь тоже станет советской республикой. Предполагалось, что по мере торжества мировой революции в Москву будет стекаться все больше людей из разных стран, и этим людям нужен простор, чтобы шагать многомиллионными колоннами, а еще простор нужен танкам, которые едут на парад, и колоннам солдат, которые, если потребуется, должны будет отправиться на войну – что-то в этом роде. Эту тщательную философию на практике реализовывали лихие советские вожди, лишенные сентиментальности по поводу старых улочек, бульваров и церквей, и за семьдесят лет торжества этих вождей, от Кагановича до Гришина, Москва из бестолкового, но уютного европейского города, который теперь остался только на старинных фотографиях, превратилась в большой мегаполис, очень впечатляющий, если смотреть на него с вертолета через объектив панорамной кинокамеры, и довольно чудовищный, если в нем жить – сменилось несколько поколений, мировой революции так и не случилось, по широким проспектам так и не прошли миллионные колонны трудящихся ни на торжество, ни на войну, и только ветер гулял среди тех панорам, которые когда-то любила снимать советская кинохроника.

Первому постсоветскому мэру Москвы пришлось очень постараться, чтобы город стал хоть немного пригоднее для человеческой жизни; мэр сам пришел из гришинского горкома, где отвечал, впрочем, за самую гуманную сферу советского тоталитаризма – за снабжение горожан овощами и фруктами, и, видимо, по этой причине ему было несложно переключиться теперь на строительство образцового капиталистического города, и он каждую субботу надевал свою кепку, – смотрите, мол, я хоть и старый уже, но все равно остался тем замоскворецким подростком, таким же, как вы все, – и ездил по городу, осматривая новые пешеходные улицы, парки, катки, велодорожки и прочие, как он любил говорить, общественные пространства. Город становился лучше, и москвичи любили мэра и прощали ему даже какие-то совсем смешные чудачества – например, у мэра была огромная пасека, он обожал пчел и хотел, чтобы все москвичи ели как можно больше меда. Типичная картинка тех времен – открытие очередного модного театра, через минуту на сцене заслуженные артисты начнут изображать однополую любовь, а пока на сцену выходит мэр с баночкой меда и под всеобщий хохот кормит медом с руки верного начальника городского департамента культуры, тоже любимца интеллигенции и всех москвичей.

Президента популярность мэра, конечно, раздражала, но отправить его в отставку он долго не решался – ко Москве всегда было принято относиться как к третьей палате парламента, от благополучия москвичей в России зависело слишком многое, и чтобы избавиться от мэра, потребовалась настоящая интрига, ключевую роль в которой сыграли как раз пчелы.