Кубик Рубика

Однажды летом нашисты подожгли Химкинский лес – почти на самой окраине Москвы, прямо за кольцевой дорогой. Лето было сухое, и деревья горели хорошо, и город впервые за сорок лет заволокло едким дымом пожаров, и с Большого Каменного моста не было видно Кремля, и астматики бежали из города, и детей родители увозили – куда угодно на север, лишь бы подальше от этого дыма. У мэра дети уже были взрослые и жили, как таким детям и положено, в Лондоне, поэтому мэр эвакуировал своих пчел – колонна грузовиков под охраной милиции везла ульи куда-то в Калужскую область, и в замыкающей милицейской машине работал видеорегистратор, запись с которого тем же вечером удивительным образом оказалась в эфире телевизионных новостей. Колонна грузовиков с ульями, уходящая вдаль от дымной Москвы – такого предательства москвичи от мэра не ожидали, дальше уже президенту бояться было нечего, мэра отправили в отставку «в связи с утратой доверия», а нового завезли откуда-то с нефтяных «северов», и он, оказавшись впервые в Москве, начал улучшать ее в строгом соответствии со своими северными представлениями о прекрасном. Немедленно нашел где-то грузинского скульптора-гигантомана, и тот в первый же год работы нового мэра заставил всю Москву своими исполинскими скульптурами – поэтом Бродским, поэтом Высоцким, поэтом Гамзатовым, и еще кем-то вплоть до таких же исполинских зайчиков и белочек прямо у Кремлевской стены.

Первый раз я задумался, что из Москвы пора валить, когда грузинский скульптор добрался до острова напротив Кремля и соорудил на нем стометровый памятник Петру Великому. Оказывается, нависающий над городом Петр может сделать жизнь в городе невыносимой, и, выбирая по глобусу (у меня был хороший большой старинный глобус, подарили на работе однажды) место, в которое можно было бы уехать на несколько лет, я параллельно обзванивал всяких знакомых, с которыми не виделся и с которыми хотелось бы повидаться, пока я не уехал.

XXXIII

С Кашиным мы перестали общаться, когда он начал писать для националистического сайта «Спутник и погром»; не то чтобы я считал национализм неприемлемым, просто мне казалось, что люди с четко обозначенными идеологическими воззрениями, партийные люди – это не те, с кем интересно. Но тут вдруг захотелось с ним поговорить, созвонились и встретились в китайском ресторане возле его дома, там был стеклянный пол, под которым плавали рыбы, и если поставить на пол стакан, то рыба подплывала к нему, смотрела, интересно было рыбе.

Я сказал, что собираюсь уезжать, постарался объяснить про Петра, но получилось путано, так бывает, когда какие-то вещи начинаешь проговаривать вслух, и только после этого понимаешь, что они звучат какой-то невероятной пошлостью, и пришлось еще сказать, что ни против Петра ничего не имею, и против новых памятников вообще, но вот как-то неприятно, что можно проснуться однажды в своем городе и увидеть, что над городом вырос вдруг Петр, которого никто не звал.

– Понимаешь? – спросил я Кашина и почему-то испуганно заглянул в его глаза.

Кашин отпил из своего стакана, топнул ногой по подплывшей к нам под стол рыбе.

– Понимаю, но погоди – ты говорил, что тебе нравилось, когда старый мэр открывал велодорожки? А в чем разница между велодорожками и Петром? Только в том, что Петр тебе не нравится, а велодорожки нравятся? Но этого мало. Про велодорожки тебя тоже никто не спрашивал, просто строили их, и все, и ты не был против только потому, что это совпадало с твоими вкусами. Но они ведь не переставали от этого быть волюнтаристской инициативой мэра, да?

Я об этом вообще не думал, но пришлось согласиться – да, конечно, волюнтаристская инициатива. Кашин продолжал:

– Ничего не изменится, пока вы не поймете, что разницы между старым и новым мэром нет никакой, и вообще это самое интересное искушение, которому вас, – хорошо, нас, – можно подвергнуть в мирное время – если власть делает что-то, что вам или нам нравится. Становится ли она от этого хорошей?

Я хотел что-то сказать, он меня остановил.

– Слушай дальше. Мэр – это еще слишком весело, ходил чувак с банкой меда, веселый, добрый. Давай другой пример – вот чекисты. Помнишь же фотографии из Осетии, когда они из школы детей на руках выносили – героизм, подвиг, правда же? Правда. И вот как уложить в голове, что этот подвиг, и другие их реальные подвиги – это просто эксцессы, нетипичные эпизоды из практики ведомства, основанного Дзержинским и существующим до сих пор в неизменном виде? Я сам не понимаю, как с этим быть. Вот я вижу чекиста с ребенком на руках, он его спас, он молодец – но разве это дает нам с тобой основание примириться с чекизмом вообще? Я думаю, не дает.

Выпили еще; я вдруг понял, что мы впервые с ним именно выпиваем, и алкоголь, конечно, меняет людей – я ведь не думал, что он именно такой. Я, оказывается, вообще ни о чем не думал.