Кубинский рассказ XX века

— Знай же, — сказал он, — в то утро у меня было нечто вроде свидания — правда, одностороннего, лишь с моей стороны, — в морских купальнях, находившихся — подумать только! — как раз неподалеку отсюда. Один североамериканский путешественник опубликовал тогда книгу, в которой восхвалял чудо морских купаний в сезон, называемый у нас зимой, и нередко его соотечественники, посещая Гавану, следовали этому совету. В пансионе сеньоры Трехент, пристанище моих студенческих лет, поселились две девушки; они могли бы восхитить самого требовательного аннексиониста, а меня, никогда не имевшего никаких предубеждений касательно дам, покорили настолько, что в моей душе уже не осталось места ни для каких иных впечатлений. План мой состоял в том, чтобы занять в купальнях кабину по соседству с ними, выбраться из огороженного пространства в открытое море и там вызвать восхищение юных Диан своими подвигами на воде.

Тут старик обернулся к морю, которое в этот декабрьский вечер беспокойно шумело, кидаясь на скалы в коротких вспышках гнева. Сладковатый запах, запах подгнивших ананасов и вечной бесприютности, шел от скал и от старых заброшенных купален.

— Но как сердито дул в том году северный ветер! — продолжал старик, содрогнувшись. — Как злобно грязные серые волны перелетали через загородки купален, разбрасывая клочья пены по полу кабины, обрызгивая полуобрушившиеся дощатые стены! Готовый на все, я начал было машинально снимать с себя костюм, когда услышал в коридоре голоса девушек — они говорили о своем намерении отказаться от купанья, и я бросился за ними, чтобы предложить себя в провожатые. И только тогда я вспомнил о цилиндре.

С комическим отчаянием старик швырнул в море скомканный листок бумаги, который держал в руке.

— Когда я раздевался, я поставил его на каменную скамью, — не помню, сказал ли я тебе, что в конце октября навесы в купальнях обычно разбирали. Снова войдя в кабину, я содрогнулся от горя и угрызений совести. Цилиндр был разодран в клочья о гряду камней, а на бешеных волнах плясали намокшие, слепые, безвозвратно утраченные две последние страницы рукописи, которая могла бы вознести Солона выше Гомера.

Бескрайний, мертвенный океан внезапно сильнее ударил об окоченевшие камни, и холодные брызги хлестнули старика по лицу.

— Но имя, — сказал юноша, подходя ближе, — ты помнишь хотя бы имя своего друга?

— Нет, — ответил старик, горбясь над парапетом и следя за тем, как небо и море сливаются в сплошную бездну. — Мы говорили с ним два-три раза во дворах университета; виделись иногда; мне кажется, что его родители умерли в изгнании, а он незадолго перед тем вернулся на остров. Ужасы следующего года совсем опустошили мою душу, изгнав из нее даже страх перед тем, что в любую минуту он может вернуться и потребовать назад свое имущество. Думаю, он, так и не прославившись, погиб на войне, обернутый в новое имя, как в неведомое знамя, — может статься, в какой-нибудь героической битве, после которой не осталось никого, кто рассказал бы о ней.

Из-за крепости на мысу донесся отчаянный хриплый вопль пароходного гудка.

— И ты не помнишь ни одной строки? — спросил юноша, чтобы прервать молчание.

— Только общий, дух, только ветер, пробегавший по тем страницам, — ответил старик, снова вздрогнув. И он продекламировал дрожащим голосом: — «Тут раздались стенанья диких уток, их повторило эхо, и казалось, что это голос бога, скорбно жуток, зовет бродягу, странника морей». Но, конечно, как ты сам хорошо знаешь, — добавил он безутешно, — это стихи несчастного Хуана Клементе Сенеа[48].

И когда новая волна, более могучая, чем предыдущая, обдала их пеной, уже превратившейся в иней, они подняли воротники и, оставив позади горькое бормотание океана, зашагали плечом к плечу навстречу успокоительному сиянию ночного города.

Перевела В. Спасская.

Рауль Гонсалес де Каскорро ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧУЛО [49]

Голова, казалось, падала вниз, как отрубленная, но вдруг задерживалась на мгновение, чтобы откинуться назад, словно голова марионетки, управляемой невидимыми нитями. Затем она раскачивалась из стороны в сторону, выпрямлялась, глаза открывались и тут же вновь смыкались под грузом отяжелевших век.

— Который час? — спросил кто-то рядом.

Он хотел ответить, а может быть, даже ответил сквозь сон, но кто-то рядом повторил свой вопрос, теребя его за плечо:

— Который?.. Да ты что, спишь?

Он потянулся рукой к потревоженному плечу и наткнулся на пальцы сидевшего возле него человека, голова которого, однако, не моталась из стороны в сторону, словно голова у марионетки.

— Отстань от меня! Я сплю…

— Ты что, спятил, дурень?..

— Не всегда мне снятся приятные сны…

— Я спрашиваю, который час?..

— Двадцать минут второго, — нехотя ответил он, вглядываясь в светящийся циферблат своих золотых часов.

— Красивые часы. Сколько стоили?

— Не знаю. Мне их подарили.