Кубинский рассказ XX века

Он попытался удержать, возобновить прерванный сон. Но в голову лезли воспоминания о тягостных днях бегства, о вынужденном расставании с тем, что ему было дороже всего, о бесконечных поборах, с помощью которых он сколотил себе неплохой капитал, рассеявшийся однажды, точно дым, как рассеялось постепенно и все остальное, будто сон.

— Наверное, это была женщина, да?

— Ты о чем?

— О твоем сне, конечно… О чем же еще?

Снова воцарилась тишина. Он уже не пытался больше воскресить сон: теперь он думал о настоящем, вернее, о ближайшем будущем, когда все вернется на круги своя, как и надлежало тому быть.

— Ты кем работал?

Он терпеть не мог, когда вмешивались в его жизнь. В своем городке он был уважаемым человеком, носил костюм из чистого полотна, панаму и часы на золотой цепочке, которая ослепительно сверкала при свете солнца. Они с женой являли собой образцовую, почтенную супружескую пару, у них было две дочери, которых они воспитывали в набожном духе. Жена состояла в обществе «дам-католичек», а сам он в течение многих лет был президентом клуба. Да, в родном городке никто не вмешивался в его личную жизнь.

Он взглянул на сидевшего рядом мужчину: им оказался негр. Он очень удивился, обнаружив здесь негра. И в первую минуту ему пришло в голову, что произошла какая-то ошибка. Но негр был в такой же, как он, униформе, ехал с теми же намерениями и даже разговаривал с ним на равных. Тогда он подумал, что, вероятно, негр — один из тех благодарных шоферов, который поехал за своим сеньором из чувства признательности, а может быть, даже решил своей грудью защитить его от шальной пули.

— Не хочешь отвечать, не надо. Я спросил не из простого любопытства…

— В городке, где я жил, все меня знали. Никого не интересовало, кем я работаю.

Дочери ни о чем его не спрашивали. Каждый день он отправлялся в Гавану и возвращался оттуда с портфелем, набитым деньгами. Иногда дочери помогали ему считать их. Иногда это делала жена или он сам, когда она вышивала на простынях и наволочках вензеля той замысловатой вязью, которая никому не позволила бы спутать место их назначения. Дочери никогда ни во что не вмешивались. Зато жена обсуждала с ним вопросы, связанные с увеличением или снижением налогов, и вела тщательный учет, записывая все их поступления в тетрадку, чтобы знать, не обкрадывают ли ее, работают ли с достаточным рвением и не пора ли обновить товар, ибо рано или поздно клиенты пресыщаются телами и лицами и необходимо вносить какое-то разнообразие.

— Я так долго не встречался с женщинами… — снова послышался голос негра.

В темноте, когда не видишь его, а только слышишь, он ничем не отличается от остальных. Та же униформа, то же оружие. Но когда взойдет солнце и все станет совершенно очевидным, негр снова займет подобающее ему место, а не то, которое волею судьбы он сейчас занимает.

— Нам не разрешали ни выходить, ни приглашать к себе кого-нибудь, мы жили словно в плену… — опять зазвучал неприятный голос.

Он не хотел, чтобы ему напоминали о днях, проведенных в Гватемале, о военной муштре, дисциплине, о заточении в усадьбе, терпимых лишь ради доходивших до них известий — предвестников перемен, настолько близких, что, казалось, протяни руку… и вот они.

— …Но завтра… вернее, этой же ночью, мы будем спать с какой-нибудь крестьяночкой… Что до меня, то я не собираюсь ждать, пока мы попадем в большой город, где есть бардаки…

Да, надо было срочно менять лица и тела. И когда привели ее, он сразу понял, что поступления с дома Адельфы возрастут. Потому что когда накануне жена заметила ему, что они стали получать значительно меньше денег, он прежде всего заподозрил в жульнических махинациях Адельфу, а та, узнав об этом, заплакала, как не плакала уже давно (с тех пор, как обнаружила, что он отдает предпочтение не ей, а Матильде, потому что та моложе и с ее дома он срывает куш покрупнее). Вот тогда-то Адельфа и раскопала ее неизвестно где буквально за два дня. Потом уже, в ответ на его расспросы, Адельфа призналась, скорее всего из страха быть уличенной в совращении малолетних, что ее нашел частный агент одного политического деятеля, пообещав устроить на работу, но не объяснив, в чем эта работа будет заключаться, а затем, прожив с ней две недели в паршивой гостинице, уступил Адельфе за небольшую сумму, нисколько не сомневаясь, что она заработает на ней гораздо больше…

— Почему ты все время молчишь?..

— Я думаю.

— Тебе незачем беспокоиться. Все будет хорошо. Еще ни разу не сорвалось то, что они запланировали…

— Я знаю.

— Тогда в чем же дело?..

— А тебе не приходит в голову, что у меня нет охоты с тобой разговаривать?

— Прошу прощения, дружище, прошу прощения!.. Зря ты так расстраиваешься…