Кубок орла

   — Сейчас, сейчас! — не выдержала она и рукой сделала в воздухе полукруг; нежными виноградинками мелькнули розовые ноготки. — Лещинский должен сейчас же, сейчас стать королём! Только тогда Польша будет от моря до моря!

Последние слова прозвучали как торжественная клятва.

   — Будет! Будет! Будет! — подтвердили в один голос шляхтичи.

Горячие речи, вино, красавицы панночки вскружили шляхтичам головы. Дело решилось: королём Польши был объявлен Станислав Лещинский.

Но утром следующего же дня шляхетский пыл рассеялся.

   — То барзе добро — от моря до моря... Кто будет спорить! Ну, а дальше? Что скажет русский медведь?

   — Русский медведь всегда будет рычать на нас, — прикрикнула Дольская. — Что они сделали с нашей бедной Польшей? И эти варвары — союзники!

   — То же, что сделали бы и мы, — заметил один из шляхтичей.

   — Как вам не стыдно! Вы могли бы разорять города союзников и грабить монастыри?

   — Да, — хладнокровно подтвердил пан. — Когда через страну моих друзей идёт враг, я, конечно, смету с лица земли всё, что может быть полезно врагу. Поверьте, Пётр вовсе не так глуп, чтобы разорять нас и грабить из озорства. Но всё это нужно и нужно...

   — А шведы лучше? — прибавил кто-то. — Пока мы им нужны, они ещё туда-сюда. А потом... Нет, не дай Бог дождаться их ласки!

Начались недоразумения, споры, гадания. За неделю шляхтичи до того рассорились, что перестали принимать у себя друг друга. Дольская совсем пала духом.

Однако всё вышло по её желанию. Пока шляхтичи грызлись, из Варшавы пришло немногословное сообщение:

«Карл XII занял местечко Блоню и поздравил встретивших его воевод с предстоящей коронацией Станислава Лещинского. Когда воеводы осмелились ему напомнить, что на престоле сидит Август II, он с милой улыбкой поправил: «Право, вы ошибаетесь. У вас король — Станислав. Но ничего... я прощаю ошибку».

Всё разрешилось само собой. Попробуй не согласись, когда шведские пушки заряжены, а Станислав уже торжественно прибыл в Блоню и со всех концов Речи Посполитой, словно по чьей-то команде, в Варшаву съезжаются сенаторы с сеймовскими депутатами для присяги новому королю.

19. КАК БЫ НЕ ЗАПЛАКАТЬ ОТ ГЕТМАНА

Пётр кручинно, словно отдавая последнее целование, приложился ко лбу Александра Даниловича:

   — Прощай, Алексаша.

   — Бог не выдаст, — ободряюще улыбнулся князь, — свинья не съест.

Простившись с Меншиковым, Пётр почувствовал ещё большую тяжесть. «Вот я и один, — криво ухмыльнулся он и беспомощно огляделся. — Один как перст».

Царь действительно чувствовал себя одиноким. Положение его было очень опасно. Потеря такого союзника, как Август II, расстроила его планы. Верным другом оставалась только одна Саксония. Но какую помощь могла оказать эта разорённая, бессильная страна? «Только и славы, что союзница, — злобился Пётр. — Корысти ни на клюв воробьиный».

Впрочем, государя терзало не только одиночество в войне с Карлом XII. Не меньше томило его положение дел внутри государства.

С каждым часом становилось несомненней, что гетман — доподлинный враг и только ищет случая, чтобы нанести России смертельный удар... А тут ещё бесконечные донесения о рекрутах-нетчиках, о поджогах дворянских усадеб, о крамольных набегах ватаг.

Пётр шагнул к двери и нетерпеливо кликнул писаря.

   — Где вы шляетесь, черти! — набросился он на ни в чём не повинного приказного, примчавшегося в горницу по первому зову. — Пиши, мымра!

Писарь согнулся в три погибели и принялся строчить под диктовку:

«Псковскому обер-коменданту Кириллу Алексеевичу Нарышкину. Понеже мы получили подлинную ведомость, что неприятель уже отсюда в пяти милях обретается, и намерение его конечно иттить через Ригу ко Пскову, и для того из уезда хлеб и фураж весь забери в город, сколько возможно, и сие немедленно учини, понеже время сего требует».

Отпустив писаря, царь выглянул во двор. За окнами взад и вперёд вышагивали караульные. Тишина. Только у сарая, зарывшись по пояс в солому, безусый рекрут, напыжившись, дует в самодельную сипошь[21]. Томительно-долгая нотка словно на брюхе подползает к Петру. Царь отрывается от окна и начинает ходить вдоль стен, вначале медленно, потом всё быстрей и быстрей. Непомерно длинные руки болтаются в воздухе, вихляется голова, а тонкие ноги спешат, гонят куда-то. Сухие глаза отливают стальным холодным блеском. Нижняя пуговица кафтана держится на одной ниточке, вот-вот оторвётся.

С разбегу Пётр падает на стул, до боли сжимает в ладонях виски.

   — Алексашку, что ли, вернуть? — вслух спрашивает он себя и сам же себе отвечает: — Нет, ему нельзя... Он в Дзенцолы уехал.

На дворе кручинные нотки сипоши. Дозорные. Тишина.

«...Куда же пойдёт Карл? — снова пробуждается главная думка, всегда, даже в глубоком сне, не дающая покоя. — На Лифляндию? На Смоленск? На Украину?» Царь изо всех сил старается уяснить тайные замыслы шведов. Он знает, что сомнения — главный враг военачальника, и потому во что бы то ни стало хочет докопаться до истины.

«Быть ему на Украине! — решает он наконец после долгих рассуждений. — Ох уж Мазепа! Как бы не заплакать нам от тебя!»