Кубок орла

Митрий завистливо вздохнул. Ведь вот же сидят вместе, из одного кубка горе хлебают, а всё у них по-разному. Митрий день и ночь плачется, стонет и Богу молится, а Егор каким был на воле, таким и остался. Ништо ему! Всё шутит, а либо про лес вспоминает... И как заговорит Егор о разбойных ватагах, о делах станичников, сдаётся Митрию, будто на него лесным духом повеяло. Умелец Егор на чудесные сказы. Добро бы ещё, коли сам бы живал в ватажниках. А то ведь и не нюхивал, каково там у них. Всего только и было, что думками потчевался и пригоды всё ждал: «Нынче уйду, завтра уйду...» Так и прособирался, покуда в застенок не угодил.

   — Егор... а Егор...

   — Про Бурвильку, что ль?

   — Не... про крысу... Крыса, тварь подлая, а и ей пить хочется... Пьёт же... Ой, пьёт! И мне бы глоточек один... Один бы глоточек... Пить! Добры люди... дайте попить...

Митрий умолк. Понемногу притих и Егор. Дыханье его становилось ровней. Смежались глаза. Медленно раздвигался похожий на огромный опрокинутый кубок каземат. Потолок таял, дымился. Чей-то посвист донёсся, разудалый и бесшабашный. Совсем близко шуршала листва. Выбраться только из этого чёрного кубка, протянуть только руку — и лес.

Щёлкнул замок. Со скрипом распахнулась дверь.

   — Выходи!

Был вечер. Тепло и ласково подмигивали первые звёзды. Густо пахло травой. Где-то мирно светились в оконцах ещё не яркие огни.

Передвигаться было трудно. Ныли вывихнутые суставы, томила жажда. Но так пьяно кружилась голова от свежего воздуха!

О, как радостен мир! Как хочется жить!

Узников ввели в какой-то незнакомый двор. Митрий огляделся и вскрикнул. Вдоль двора на железных прутьях болтались крючья. Подвешенные за рёбра люди казались реющими в воздухе страшным призраками.

Егор пошатнулся.

— Зачем же звёзды на небе? — шепнул он. — Травка растёт... Как же так? Люди добрые... Зачем же...

Де Бурновиль и слушать ничего не хотел.

— Мы не можем оставаться в стране, где не понимают великого значения фабрик! — горячился он. — А ждать, пока привезут новые ремензы и ниченки из Франции, мы тоже не можем. Ни один француз не позволит себе даром есть хлеб.

На следующий же день рисовальщик со всеми своими помощниками выехал на родину. Честь Франции была спасена.

11. СТРАШНАЯ ВСТРЕЧА

Узнав, что губернатор вызвал для облавы полк солдат, Фома отдал приказ станичникам идти к Жигулям, а сам с двумя десятками споручников задержался на день в скиту, куда прибыли для переговоров гонцы от запорожцев.

Не успели главные силы вольницы отойти и полсотни вёрст, как к атаману явился сторожевой казак с донесением:

   — По Волге плывёт купеческий караван.

Соблазн был слишком велик, чтобы не поддаться ему.

   — А, была не была! — решил Памфильев. — Попытка не пытка.

Как назло, всплыла луна. Утёсы, мрачные и громоздкие днём, заголубели, стали легче, прозрачнее. В камышах поквакивали, словно зевали, лягушки. Кроме этого сонного кваканья, не слышно было ни звука. Ни шороха, ни движенья. Покой. Из-за куста высунулась на миг заячья мордочка, — дёрнулись уши, и заяц, встретившись со страшным человеческим взглядом, пригнулся и сразу, как в сказке, исчез.

Фома добродушно поглядел ему вслед. Далеко-далеко светилась звериная тропка. На краю её застыла ёлочка. От тёплого ветерка нежные веточки вздрагивали как живые.

Памфильев неслышно подошёл к деревцу и опустился на корточки.

Так просидел он долго и не заметил, как вздремнул. Над ним склонилась Даша, что-то зашептала неслышно. Но Фома понял её. «Отменный садик, Дашуха... Нам он из оконца весь виден. Любо мне тут сидеть и глазеть на него. Отменный садик, Дашуха». Вдруг рядом с Дашей он увидел скуластое лицо, низкий, сдавленный в висках лобик, полные мути глаза. Ему стало не по себе. Он очнулся и, вскочив, быстро зашагал к опушке.

Образ Васьки уже не оставлял его.

После ухода из Безобразовки Фома много и с горечью думал о сыне, разыскивая его, хотел увезти к матери на Дон. Но когда Купель рассказал о предавшем его фабричном ученике, атаман почувствовал, что речь идёт о его сыне. И сразу Васька стал ему враждебным, чужим.

Позабыв осторожность, Фома напрямик ломился через чашу к берегу. Трещал хворост под ногами, из раскуренной трубки сыпались искры.

   — Почему тот иуда должен быть моим Васькой? — вслух выкрикивал он. — Откудова думки такие берутся? Ну, ликом схож, ну, Васькой зовут... Эка примета какая!

Кто-то грубо схватил его за плечо:

   — Обалдел, что ли, атаман, что страх потерял?

Фома пришёл в себя и смущённо остановился.

На повороте Волги зажглись огоньки. Послышались всплески, тихий говор, приглушённые оклики. Точно в ответ, в лесу всплакнула сова. Тотчас же к утёсам заскользили длинные тени. Вскипели камыши. Дерзостней и сердитей заквакали взбудораженные лягушки.

С противоположного берега уже отчётливо доносились голоса бурлаков:

   — Под та-бак!

   — Ка-мы-ши-и!

   — К се-рому камню дер-жи-и!

Передовое судёнышко плыло перед самым утёсом.