Куда пропали снегири?

У меня в детстве никогда не было собаки. Я и не просила, обходилась как-то, не лила слёзы в мате­ринский подол: «Купи щеночка». Может быть, по чёрствости сердца, но людей, рыдающих над кошачь­ими и собачьими судьбами, собирающих бездомных котят, потерявшихся попугаев, я не понимала, искренне считая, что любовь, отданная собаке - это любовь, недоданная человеку. Поэтому уже во взрослой жизни дальше рыбок в аквариуме не подни­малась. И опять без всякого ущерба для самосозна­ния. Нет и не надо.

Первый раз я приехала в этот дом в прошлом году, на недельку. Шарик встретил сдержанно, посмотрел устало, для приличия вяло помахал хвостом. Кормила я его больше по необходимости, а уехала вообще с лёгким сердцем. Шарика в моей жизни не было.

Бывшие хозяева продали дом, а собаку оставили. Сами они уехали к детям в Сочи, а куда им ещё пёс ста­рый, больной, слегка подтаскивающий правую лапу. Шарик остался. Дом его детства, его юности, его зре­лых собачьих лет стал домом его старости. Только в отличие от лет прожитых, старость его была одино­кой. Наверное, тогда, в первый мой приезд - теперь я понимаю это - Шарик переживал глубокий стресс от человеческого предательства. Он мало двигался, поч­ти не выходил из-под лестницы, подолгу лежал, ел не­охотно, будто делал одолжение. Страдал. Но мне ли догадываться о его страданиях? Вырвалась на недель­ку, успеть бы порадоваться солнышку, морскому прибою и вечернему фейерверку светлячков. Мы не смотрели в глаза друг другу. Я по равнодушию. Ша­рик - щадя мои праздничные чувства.

В этот раз он встретил меня уже радостно. Бо­ком, боком, он теперь всегда ходит так, подошёл, потёрся о дорожную сумку, ткнул в колени нос, за­глянул в глаза. Я увидела в них благодарность и на­дежду. Жить в пустом доме одному тоскливо, и хоть соседи не давали умереть с голоду, мочили в воде засохшие хлебные корки, но всё-таки один. А тут -дождался.

Утром он уже суетился во дворе, боком, боком, ждал меня к завтраку. Завтрак у Шарика получился царский - несколько кусочков подсохшей колбасы, остатки бульона. Ел жадно, сосредоточенно, но не то­ропясь, с достоинством.

- Пойдём, Шарик, на море...

Слово «море» ему, состарившемуся в ущелье при­брежного посёлка, всё равно, что бальзам на душу. Шарик окунулся в воспоминания давней курортной жизни. Уж кто-кто, а он-то повидал на своём веку отдыхающих. Бывшие хозяева держали в сезон по тридцать человек одновременно. Удивительные были времена! Шарика баловали, кидали со стола вкусные кусочки, а уж кости и рыба в его меню не переводились. Сколько восторгов в свой адрес он слышал, сколько рук ласкали его! Шарик был молод и лёгок на подъём. Среди окрестных собак он слыл самым умным и злым, не подпускал к воротам дома никого чужого. Отдыха­ющие в счёт не шли, они хоть на недельку, на две, но становились своими. Лаял Шарик раскатистым басом, грозно оголял свои немаленькие клыки. Особенно не жаловал болтавшихся по ущелью собачек. Зачем бол­таться, у собаки должен быть дом, который надо охра­нять. Шарик рвался и негодовал, иногда даже прикусы­вал от досады металлические прутья ворот.

Любимец публики. Отдыхающие с вечера спорили, с кем идти Шарику на море. А он иногда, дабы не се­ять рознь, оставался дома, вальяжно разваливался в холодке под лестницей - сытый, ухоженный. Детей не очень любил. Они, бывало, затаскивали его насиль­но в воду, а Шарик этого терпеть не мог. Он упирался лапами и изо всех сил старался не показать клыки, хо­тя очень хотелось... Не мог он объяснить несмышлё­ным этим насильникам, что для него, курортной соба­ки, вхождение в море - ритуал. Он подходил к кромке волн, слегка касаясь её носом, потом позволял волне подползти к самым лапам. Потом пару минут стоял насторожившись, готовился. Потом рассчитывал, ког­да одна волна лизала берег, а другая ещё только под­катывалась к нему, делал несколько решительных прыжков навстречу горизонту. Потом уж всё, можно плыть, мелко работая лапами и высоко подняв над во­дой голову. Шарик не любил, когда солёная вода по­падала в глаза. Щипало.

Освежившись, вылезал. И тут уж не упускал воз­можности пошутить. Подходил к какой-нибудь пыш­ной даме, пригревшейся на большом махровом поло­тенце, и весело стряхивал с себя остатки воды. Как серебрились на солнце крошечные капельки, как вспыхивали они и мгновенно угасали. Дама вздрагива­ла, поднимала голову, корила Шарика, замахивалась на него. Весело было...