Куда пропали снегири?

Гнев - смертный грех. Именно наш гнев, который лег­ко и привычно выплескивается из наших душ, и из кото­рого легко и привычно лепим мы свои грязные, липкие снежки слов и швыряем ими в ближнего. Такой гнев ох, как опасен. И для того, в кого швыряем, и для нас самих, оттачивающих свою меткость самым недостойным обра­зом. А теряем, сколько теряем... Способность понимать, способность сострадать, способность любить и жалеть.

Пожалеть человека - простить ему его несдержан­ность и гнев. Пожалеть человека - снисходительно улыбнуться на его желание кольнуть побольнее. За­землить на себя, оставить в себе его невоспитанность и непривычку быть добрым. Окупится, окупится сто­рицей такая душевная щедрость. Законы бытия не­укоснительны. Они обязательно сработают в нашу пользу, они обязательно подтвердят житейскую муд­рость - быть добрым полезно, умно, выгодно. И опро­вергнуть мудрость другую, которую сами мы впустили в наши головы, оправдывая смертный грех злобного гнева. Милые бранятся - только тешатся. Если бра­нятся, то уже не милые. Любовь не терпит брани, как не терпит неискренности чувств. Тешиться бранью мо­жет только очень злобный, нездоровый человек. Че­ловек с перевёрнутой шкалой ценностей, с напряжён­ным взглядом и очень некрасивым лицом.

СОЛЁНЫЙ ВЕТЕР ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ

Отвесная скала отсекла меня от ущелья. Она выдава­лась над узкой полоской песка и мелких камешков, которую я вот уже вторую неделю зову пляжем. Это мой «собственный» пляж, и всякий случайный чело­век мне ни к чему, хотя их и было-то всего трое - случай­ных. Парень с девушкой, забредшие сюда из Пицунды пофотографироваться, и пожилая женщина. Пришла в ущелье купить мёду, да жарко, решила окунуться.

А так я одна. Живу в трёх шагах от пляжа, в ущелье, в большом доме, намертво вдавившемся в поросшую орешником и мимозой гору. Этот дом купили мои доб­рые знакомые себе на радость, но - человек предпола­гает, а Бог располагает: нежданная, длительная ко­мандировка за рубеж отодвинула радость обживания дома. Попросили похозяйничать - год, два, кто знает, сколько...

Не спеша, по глотку пью я своё желанное одиноче­ство. Вот и сейчас чередой выстроились «неотложные дела». В череде той царит деликатность и предупреди­тельность. Именно так деликатны и предупредитель­ны бываем мы, когда никуда не спешим, когда никто не посягает на наши права и удовольствия.

Маленькой чёрной точкой в синеве волн храбрая лодчонка. На ней мои знакомые рыбаки Павел и Акоп. Вечером, если с уловом, они окликнут меня с улицы и предложат нежно-розовую, почти перламутровую ба­рабульку.

- Её коптить можно, жарить, а уха из неё!.. - ска­жут.

Я возьму с благодарностью и приглашу их на ча­шечку кофе. Откажутся. И только когда уйдут, вспом­ню, что в Абхазии не принято входить в дом к женщи­не, если она одна. Долго смотрю на далёкую лодчонку. Хорошо бы - с уловом...

Кроме приятного «дела» всматриваться в морскую синь, есть у меня ещё одно - отыскивать под ногами небольшие ракушки. Не каждая меня интересует, а только та, в которой есть дырочка. Придумала я сде­лать штору из таких ракушек и повесить её между сто­ловой и кухней. Должно быть очень необычно, поиск ракушек вдохновляет. Под ногами вижу маленькую, причудливо изогнувшуюся в форме кавказского кув­шина для вина. Да, да, вот и крошечная дырочка, про­битая морской «дрелью», мне в утешение. На штору, ещё одна, с миру по нитке...

А ещё мне надо повернуться спиной к морю и вгля­деться в отвесную скалу. Люблю удивляться храброс­ти деревьев, вцепившихся корнями в скальную плоть. Изогнувшись стволами, они тянутся в небесную высь, весело шелестят листвой и не горюют, что нескладны и уродливы. В их жизни главным стало небо. И в этом зримом философском постулате так много видится, сравнивается, постигается. Много дел... А солнце, за­вершив свои дела, нацелилось на покой за потемнев­шую сосновую рощу. Посидеть ещё?

Что-то ласковое, тёплое касается ноги. Шарик! Он лежит рядом и легонько бьёт хвостом по моим пляж­ным шлёпанцам. Преданные собачьи глаза. За две не­дели мы научились понимать друг друга. «Хватит, -говорит его взгляд. - Неплохо бы и перекусить».

Оставляю свои дела. Завтра, даст Бог, новый рас­свет и я долюбуюсь, додумаю, доделаю. «Пошли до­мой, Шарик». Он поднимается тяжело и неуклюже, старый, измотанный жизнью пёс. В этом доме в ущелье он живёт очень давно. Сосед напротив, уже отец двух детей, помнит, как мальчиком ходил с Ша­риком в горы за дровами. Другой сосед, уже при вну­ках, принёс Шарика в этот дом беспомощным щенком. Лет Шарику много, по собачьим меркам очень много.