Куда пропали снегири?

Смятение... Это невозможно - жить девушке в мужском монастыре, каждую минуту скрываясь и боясь разоблачения. А если это возможно, а если это вдруг возможно? Если разлука с дочерью не обяза­тельна?!

-   Я никогда не слышал ничего похожего, - сказал отец.

-   А может, и после меня никто ничего похожего не услышит. Мы будем жить вместе, отец, будем вместе спасать наши души, и тайну нашу никто никогда не разгадает.

Не загасил отец огня и на следующую ночь. А ут­ром, обняв и перекрестив дочь, сказал:

-   Собирайся!

Они раздали нищим всё, что имели. Делали это без сожаления, от расспросов уклонялись. Потихонечку людская молва отступилась от них. Последнее, что сделал отец перед дорогой - остриг дочери её пре­красные волосы.

Глубокой ночью они вышли за городские ворота. Пожилой, рослый мужчина и худенькая, стройная девушка, нет, худенький, стройный юноша в ладно си­дящем на нём костюме. Они отправились в путь, и только Господь знал, какой тот путь долгий, как щед­ро вымощен он печалями и скорбями.

Монастырская братия распахнула им свои ворота. Любовь к Богу во все времена соединялась с любовью к людям.

-   Я раб Божий Евгений. А это сын мой по имени Марин. Мы ушли из мира, примите нас.

Монахи приняли. Оглядели мальчонку: ни усов, ни бороды, вырастут, какие его годы.

Но вот уже три года прошло, а усов нет как нет. «Не растут», - разводил руками Марин и виновато улыбался. Да и голосок у него тоненький, совсем не мужской. Евнух - решила братия. Евнух и есть.

А евнух очень быстро освоил монастырский устав. Жил смиренно, был в полном послушании у игумена обители. Вызывался на самые трудные работы, прово­дил долгие часы в молитве. И очень радовал отца сво­его, Евгения.

Но вот умер Евгений. Жизнь отсчитала положен­ные ему дни, и он, как хотел, принял смерть в ино­ческом чине. Марин очень скорбел об отце. А схоро­нив его, принял на себя ещё более трудные подвиги. Постился строго: ел через день, да и то понемногу, лишь для поддержания сил. Спал по три-четыре ча­са в сутки, остальное время посвящал молитве. И ещё одну добродетель, очень редкую, заметили монахи в своём брате. Он мог изгонять из человека нечистых духов, лечил бесноватых. К нему потяну­лись люди отовсюду. Беснование - тяжёлая бо­лезнь, страшная беда, глубокая скорбь. Только за особые подвиги наделяется человек способностями изгонять бесов. Сила страшная, изворотливая, лу­кавая. Не оставила она Марина без своего «внима­ния», нашла лазейку...

За несколько километров от обители были монас­тырские огороды. По очереди, по несколько человек, монахи ходили туда трудиться. Сеять, пахать, полоть, поливать. Дорога на огороды была неблизкой, мона­хи, отправляясь с рассветом, к вечеру добирались до гостиницы, чтобы переночевать там, а утром снова в путь.

- Пойдёшь и ты, Марин, - сказал игумен. - Твоя очередь полоть огороды. С утра и выходи.

Пошёл Марин. По традиции остановился в гости­нице. Гостиничный - человек сердечный. Привык к своим постояльцам-монахам, ему нравилось их бла­гочестие, их немногословность, чёткость в расчётах. Встретил он и Марина, как всегда, радушно. И вот ведь банальная раскрутка сюжета. Была у гостинич­ного дочь... Дочь и дочь, какая корысть от неё Марину, который сам недавно был любимой дочерью, а теперь вот осиротел. Но своим путём шёл мимо гостиницы воин. Красавец, с налитыми мускулами, серыми глаза­ми и смоляными кудрями. А ещё с речами, слаще кото­рых дочь гостиничного никогда ничего не слышала. И вот, как водится в банальных историях, закружи­лась от речей голова простодушной девушки и по уго­вору не накинула она на ночь крючок на дверь своей спальни... Встал Марин с рассветом и по прохладе дви­нулся на огороды. А когда на обратном пути зашёл в гостиницу, гостиничный, как лютый зверь, вцепился Марину в платье:

-   Ты обесчестил мою дочь, - кричал он диким голо­сом, - ты соблазнил её, мерзавец! Я-то считал, что мо­нахи добропорядочны, ничего не жалел для вас, а вы, а вы... - он задыхался от гнева.

Потом метнулся в верхнюю комнату, притащил от­туда дочь, зарёванную, со спутанными волосами.

-   Кто соблазнил тебя, скажи, кто?

-   Он, - спокойно сказала девушка и посмотрела на Марина насмешливыми глазами.

Что он мог сказать ей? Что мог сказать, стоя перед опозоренным отцом и обесчещенной девушкой? Рас­крыть свою тайну, которую никто никогда не должен узнать? Он знал, что для монаха превыше всех добро­детелей смирение. Он смирился.

-   Прости, отец, меня, грешного, - пал на колени пе­ред старым гостиничным Марин.

-   Простить? - старик сжал кулаки и глаза его нали­лись гневом. - Никогда! Моя единственная дочь! Не­годяй! Для вас, монахов, навсегда закрыты двери моей гостиницы. Пошёл вон!

Марин вышел в безлюдную ночь. Он шёл по залитой лунным светом дороге к своей обители и горько пла­кал. Он знал - никто сейчас не увидит его слёз, а у во­рот обители они просохнут. А ещё он знал - ему посы­лается великое испытание, и надо оказаться его достойным.