Kudos

Где-то лет пятнадцать назад, продолжила она, когда наш младший ребенок уехал из дома, мы с мужем заговорили о разводе, и, несмотря на то что мы оба хотели быть свободными, в конце концов мы оказались не готовы провести наших детей через боль крушения знакомого им мира. Мы оба признались друг другу в том, как себя ощущаем, и это казалось достаточным, поэтому мы продолжили жить более или менее как раньше, сказала она, за исключением этого признания. Муж занимается имением, потому что так он чувствует себя полезным и нужным, а я беру на себя административные вопросы и выполняю разные общественные функции, которые проистекают из моего интереса к искусству. Мы очень мало говорим друг с другом, сказала она, и, поскольку наш дом очень большой, можем не видеть друг друга несколько дней. У нас бывает много гостей, сказала она, так как имение находится в красивом пригороде, а у меня много друзей-писателей, которые считают это место идеальным для работы, и, возможно, приглашая их, я намеренно стараюсь сделать так, чтобы в доме всегда была компания и мы с мужем редко оставались вдвоем. К нам приезжают дети и внуки, сказала она, всегда с кучей разных пластмассовых вещей, особой едой и электронными играми, и они никогда не замечают в нас никаких изменений, хотя того, что было между нами прежде, уже не существует. Я задаюсь вопросом, сказала она, не навредили ли мы им, избавив от боли, которая могла бы хоть как-то вернуть их к жизни, но в то же время понимаю, что это не может быть правдой и что только моя собственная вера в ценность страданий заставляет меня думать так. Я из тех, кто считает, что искусство без страдания невозможно, сказала она, и у меня нет сомнений, что, в частности, моя любовь к литературе обусловлена желанием утвердиться в этой вере. Иногда, сказала она, когда я просыпаюсь рано утром, мне нравится пройтись по нашему имению, потому что это убеждает меня в том, что я приняла правильные решения. Особенно по утрам в начале лета, сказала она, когда солнце поднимается сквозь туман, в этом есть красота, которую невозможно выразить словами. Это всё еще самая большая радость, сказала она, но в таких восходах есть и своя жестокость, потому что в особенно красивые дни они вселяют в меня иллюзию, что у меня могли бы быть и другие радости, еще больше, если бы жребием мне не выпала эта. Ее тонкие губы расплылись в улыбке. Может быть, в этом всё и дело, сказала она, что только когда бежать уже слишком поздно, мы видим, что всё время были свободны.

Ей придется обойтись без еды, добавила она, так как очередь за всё это время почти не продвинулась; утром ей нужно рано вставать, чтобы позаботиться о внуках, да и в любом случае она уже не в той форме, чтобы допоздна оставаться на вечеринках.

– Надеюсь, мы еще встретимся, – сказала она, доставая маленькую карточку из складок своей шали и протягивая ее мне. – Как я уже говорила, многие писатели считают мой дом идеальным местом для работы, и, поскольку там много пространства, вам никто не помешает. Я надеюсь, вы примете мое приглашение, – сказала она, медленно обводя зал большими немигающими глазами.

Неподалеку от нас, опираясь на трость, стоял бледный мужчина, и на мгновение я подумала, что он, должно быть, муж Герты, раз она так пристально смотрит на него, но затем увидела, что, несмотря на его осунувшийся вид и старческую позу, ему на самом деле не больше сорока пяти. Прихрамывая, он подошел к нам и поприветствовал Герту, которая сердечно поцеловала его в обе щеки.

– Я как раз собиралась отсюда улизнуть, – сказала Герта. – Я слишком стара для такого количества людей и такого шума.

– Да ну, чепуха, – сказал он. Он говорил с ирландским акцентом, немного на американский манер. – Они просто пока не поставили вашу любимую музыку. Как ты? – обратился он ко мне.

– Вы, конечно, знаете друг друга, – сказала Герта.

– Это было много лет назад, – сказал Райан, – но да, мы встречались пару раз.

Он наморщил лоб, очевидно пытаясь вспомнить нашу последнюю встречу. Кожа на его лбу и щеках так обвисла, что собиралась в клоунские складки, которые подчеркивали смену выражений лица, а резкий электрический свет придавал ему устрашающий, почти дьявольский вид. На нем был светлый льняной костюм, который тоже висел похожими складками, – свет очерчивал их так резко, что казалось, будто он обернут бинтами. Он был похож на человека, который дошел до края или даже пережил столкновение с некой карающей силой, в результате которого остался хромым, смиренным и опустошенным; последний штрих в этот образ добавляла трость. Я вдруг поняла, что размышляю о том, что такого он сделал, чтобы это заслужить, и лежит ли какая-то ответственность на мне, потому что одно время я верила, что такие люди, как Райан, проживают жизнь безнаказанно.

– Райан выступал сегодня вечером в городском совете, – сказала Герта, робко повышая голос, чтобы перекричать шум. – Это был большой успех.

– Они – отличная публика, – сказал Райан.