Kudos

– Кажется просто невероятным, – сказала она, – что все эти люди не могут решить проблему, но они говорят, что придется отвезти оборудование обратно в студию, чтобы его починить. Это очень досадно, – сказала она, поднимаясь со стула и начиная отцеплять шнур микрофона от одежды, – и, учитывая тему нашего разговора, довольно иронично.

Третье интервью, сказала ассистентка по пути наверх, будет последним, и она надеется, что оно пройдет более успешно, чем два других. Насколько ей известно, на обед Паола забронировала столик в ресторане, так что можно рассчитывать, что у меня будет возможность отдохнуть перед тем, как вернуться на конференцию. Мы снова оказались в вестибюле, где Паола сидела на том же пуфике и разговаривала по телефону. Она помахала нам и закатила глаза, и ассистентка проводила меня обратно к дивану, где проходило первое интервью и где уже ждал мужчина, хотя на самом деле, когда мы подошли ближе, я увидела, что он почти мальчик. Он скромно сидел на краешке дивана; на нем была белая футболка, потертые джинсы, в руках болталась бейсболка. Его лицо было слегка взволнованным и невинным, как у молодого святого на религиозном полотне. Он вскочил, чтобы пожать мне руку, и вежливо дождался, пока я сяду, прежде чем сесть самому. Русые волосы обрамляли локонами его простодушное, почти женственное лицо, а темно-карие глаза смотрели на меня пристально, c детской серьезностью.

– Мне интересно, – сказал он наконец, – думали ли вы когда-нибудь о том, каково это – жить под солнцем? Эта идея пришла мне в голову во время чтения вашей книги, – добавил он. – Один из персонажей рассказывает, как провел всю жизнь под дождем и в холоде и как жизнь под солнцем изменила его характер. Мне стало интересно, справедливо ли это для вас?

Я сказала, что, наверное, нет смысла думать об этом, так как жить в солнечных странах я не планирую.

– Но почему? – спросил он.

Мы сидели и смотрели друг на друга.

– Я думал об этом, – сказал он, – и мне кажется, это будет для вас верным решением.

Я спросила, где, по его мнению, я должна жить.

– Здесь, – просто ответил он. – Вы бы были очень счастливы. Никто бы вас не беспокоил. Люди были бы к вам очень добры. Вам бы даже не пришлось учить язык, – сказал он, – потому что все здесь говорят по-английски и принимают такое положение дел. Мы бы присматривали за вами, – сказал он, – и всё было бы легче. Вам бы не пришлось больше страдать. Вы могли бы найти для себя домик на берегу моря. Вы были бы в тепле, а ваша кожа стала бы коричневой. Я уже думал об этом, – сказал он, – и не вижу никаких недостатков.

В тусклом полумраке вестибюля стояли, сидели или двигались люди, видимые, но недосягаемые, будто под водой. Вокруг был постоянно слышен приглушенный гул голосов, но разобрать слова было невозможно. Время от времени одна группа сменялась другой, и когда люди со своими чемоданами заходили в двери из тонированного стекла и выходили наружу, на мгновение можно было увидеть удивительную реальность жаркой, яркой, неподвижной улицы.

Я сказала, что не уверена, имеет ли большое значение то, где и как живут люди, так как их индивидуальная природа создает собственные условия; довольно рискованно предполагать, сказала я, что, сменив декорации, можно изменить свою судьбу; когда это происходит с людьми против их воли, потеря знакомого мира – какими бы ни были его черты – катастрофична. Мой сын однажды признался, сказала я, что, когда он был младше, он отчаянно хотел жить в другой семье, такой, как у его друга, с которым он в определенный период проводил много времени. Эта семья была большая и шумная, легкая на подъем, и для него всегда находилось место за столом, где подавали огромные вкусные блюда, где обсуждали всё, но ни в чем не копались, так что не было риска пройти, как он выразился, сквозь зеркало в состояние болезненной саморефлексии, в котором вымышленные истории людей теряют свою убедительность.