Куджо

Вик собирался уйти с работы пораньше, но решил сначала проверить дневную почту. Лайза, их секретарша, уже умчалась домой, горя нетерпением скорее начать праздничные выходные. В нынешние времена секретарш нипочем не заставишь сидеть на работе ровно до пяти, и не только в предпраздничный день. С точки зрения Вика, это был очередной верный признак неуклонного упадка западной цивилизации. Возможно, в эти самые минуты Лайза – двадцатиоднолетняя красотка при почти полном отсутствии груди, – одетая в джинсы в обтяжку и микроскопический топик, уже вливается в бесконечный поток машин на федеральной трассе и берет курс на юг к Олд-Орчарду или пляжам Лонг-Айленда. Зажигай, Лайза, подумал Вик и улыбнулся.

На столе у него в кабинете лежало одно-единственное невскрытое письмо.

Вик с любопытством взял конверт и сначала заметил приписку под адресом, «ЛИЧНО В РУКИ», а потом – что сам адрес написан большими печатными буквами.

Он вертел конверт в руках, чувствуя, как внутри нарастает смутное беспокойство, грозя разрушить привычное под конец рабочего дня настроение приятной усталости. Где-то в самых глубинах сознания мелькнула почти неуловимая мысль, что лучше бы порвать это письмо на мелкие кусочки и выбросить в мусорную корзину.

Но он все-таки вскрыл конверт и вынул единственный листок бумаги.

Все те же печатные буквы.

Простенькое сообщение – всего шесть предложений – сразило его наповал, как выстрел в сердце. Он скорее рухнул, чем сел на стул. Из горла вырвался сдавленный хрип, словно ему стало нечем дышать. В голове вместо мыслей стоял белый шум – ничего не понять, ничего не осмыслить. Если бы сейчас в кабинет вошел Роджер, он бы, наверное, решил, что у Вика сердечный приступ. В каком-то смысле так и было. Его лицо побелело. Рот приоткрылся. Под глазами залегли синеватые тени.

Он перечитал письмо еще раз.

И еще раз.

Взгляд застыл на первом вопросительном предложении:

ТЕБЕ ЧТО-НИБУДЬ НАПОМИНАЕТ ЕЕ РОДИНКА НА ЛОБКЕ?

Это какая-то ошибка, растерянно думал он. Об этой родинке никто не знает. Только я знаю… и ее мать. И отец. И тут грянул первый, болезненный приступ ревности: Она не видна даже из-под бикини… из-под ее крошечного бикини.

Он провел рукой по волосам. Положил письмо на стол и провел по волосам двумя руками. Ему по-прежнему было нечем дышать. В груди поселилось странное ощущение, будто сердце качает не кровь, а воздух. Страх, боль и смятение слились воедино. Но страха все-таки было больше, гораздо больше.

Письмо настойчиво лезло в глаза и кричало:

Я С БОЛЬШИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ ДРАЛ ЕЕ ВО ВСЕ ДЫРЫ.

Теперь его взгляд прилип к этой строчке и никак не хотел отлипать. Ему было слышно, как в небе над городом пролетел самолет, рейсом в неведомые края. Он подумал: Я С БОЛЬШИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ ДРАЛ ЕЕ ВО ВСЕ ДЫРЫ. Как грубо. Да, сэр, да, мэм. Все так и есть. Удар тупым ножом. ДРАЛ ЕЕ ВО ВСЕ ДЫРЫ, картина маслом. Режет глаза. Как будто в них плеснули аккумуляторной кислотой.

Он попытался собраться с мыслями и

(Я С БОЛЬШИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ)

не смог

(ДРАЛ ЕЕ ВО ВСЕ ДЫРЫ)

просто не смог.

Теперь взгляд уперся в последнюю строчку, и Вик перечитывал ее вновь и вновь, словно от многочисленных повторений в ней появился бы смысл. Но нарастающий страх мешал сосредоточиться.

А У ТЕБЯ ЕСТЬ ВОПРОСЫ?

Да. У него вдруг возникло немало вопросов. Проблема в том, что он, кажется, не хотел знать ответы.

В голову пришла еще одна мысль. Что, если Роджер еще не уехал домой? Он частенько заглядывал перед уходом в кабинет к Вику, чтобы попрощаться. А сегодня – в свете предстоящей поездки – уж точно должен был заглянуть. От этой мысли Вик запаниковал и почему-то вдруг вспомнил, как подростком мастурбировал в ванной, не в силах сдержаться, и при этом ужасно боялся, что все в доме знали, чем он там занимался. Если Роджер придет, он сразу заметит, что с Виком творится неладное. Чего Вику очень бы не хотелось. Он поднялся и подошел к окну, выходящему на стоянку у здания. Ярко-желтой «хонды» Роджера на месте не было. Он уехал домой.

Борясь со смятением, Вик прислушался. В кабинетах «Эд уоркс» было тихо. Такая гулкая тишина всегда воцаряется в офисных зданиях по окончании рабочего дня. Не слышно даже шагов старого мистера Стегмейера, коменданта. Ему еще надо будет отметиться об уходе с работы. Ему надо будет…

Теперь он услышал какой-то звук. Поначалу даже не понял, что это такое. Но потом все-таки сообразил. Жалобный всхлип. Так скулит раненый зверь. Он по-прежнему смотрел в окно, и машины на стоянке внизу раздвоились, а затем растроились сквозь пелену слез.

Почему он не мог разозлиться? Почему ему было так страшно?

На ум пришло глупое старомодное слово. Рогоносец, подумал он. Теперь я рогоносец.