Кукла

- Предрассудок... предрассудок... - махнул рукой Шуман. - Вы и не заметите ничего и не догадаетесь, особенно если вас уверят, что вы всего второй или четвертый, да еще именно тот, долгожданный, по-настоящему любимый.

- Ты не заходил к Жецкому? - неожиданно спросил Вокульский.

- Ну, ему-то уж я не стану прописывать любовь, - ответил доктор. Старик совсем расклеился...

- Действительно, он плохо выглядит, - подтвердил Охоцкий.

Разговор перешел на состояние здоровья Жецкого, потом на политику; наконец Шуман попрощался и ушел.

- Отчаянный циник! - проворчал Охоцкий.

- Он недолюбливает женщин, - объяснил Вокульский, - а кроме того, бывают у него дни, когда ему особенно горько, и тогда он несет всякую ересь.

- Иногда не лишенную оснований, - прибавил Охоцкий. - Но как же кстати пришлись его наставления... Как раз за час до этого у меня был серьезный разговор с теткой, которая упорно убеждала меня жениться и уверяла, будто ничто так не облагораживает человека, как любовь порядочной женщины...

- Шуман советовал мне, а не вам.

- О вас-то я и раздумывал, слушая его рассуждения. Воображаю, как бы вы себя почуствовали, меняя каждый квартал любовниц, если б когда-нибудь к вам явились все те, кто сейчас работает ради ваших прибылей, и спросили: "Чем воздаешь ты нам за наши труды, за нашу нужду и недолголетнюю жизнь, часть которой ты забираешь у нас?.. Трудом ли своим, советом или примером?.."

- Кто же работает сейчас ради моих прибылей? - спросил Вокульский. - Я устранился от дел и обращаю свой капитал в ценные бумаги.

- Если в закладные на поместья, так ведь проценты по ним оплачены трудом батраков, а если в какие-нибудь акции, то опять-таки дивиденды по ним покрывают железнодорожники, рабочие сахарных заводов, ткацких и всяких других фабрик.

Лицо Вокульского омрачилось.

- Позвольте, почему я должен думать об этом? - спросил он. - Тысячи людей стригут купоны и не задаются подобными вопросами.

- Вот еще! - буркнул Охоцкий. - Вы другое дело... У меня всего-то полторы тысячи годового дохода, однако мне частенько приходит в голову, что на эту сумму могут прожить трое-четверо и что кто-то отдает мне часть своих жизненных благ или вынужден еще больше ограничивать свои и без того ограниченные потребности...

Вокульский прошелся по комнате.

- Когда вы уезжаете за границу? - вдруг спросил он.

- Этого я тоже не знаю, - уныло ответил Охоцкий. - Мой должник вернет мне деньги не ранее чем через год. Он расплатится со мною, только когда получит новый заем, а теперь это дело нелегкое.

- Он платит вам высокие проценты?

- Семь.

- А репутация у него солидная?

- Его ипотека на первом месте после кредитного товарищества.

- Если я дам вам деньги и приму на себя ваши права, вы поедете за границу?

- Сию же минуту! - вскричал Охоцкий, срываясь с места. - Что я тут высижу? Еще, чего доброго, с отчаяния женюсь на богатой, а потом буду жить по рецепту Шумана.

Вокульский задумался.

- Что же плохого в женитьбе? - негромко спросил он.

- Ох, увольте!.. Бедную жену мне не прокормить, богатая вовлечет меня в сибаритство, и любая станет могильщицей для моих планов. Мне нужна особенная жена, которая захотела бы работать вместе со мною в лаборатории; а где такую найдешь?

Охоцкий, по-видимому, расстроился и собрался уходить.

- Итак, голубчик, - сказал Вокульский на прощанье, - насчет вашего капитала мы еще потолкуем. Я готов дать вам наличные.

- Как хотите... Просить об этом я не - смею, но буду весьма признателен.

- Когда вы едете в Заславек?

- Завтра, потому и зашел проститься.

- Значит, дело сделано, - закончил Вокульский, обнимая его. - В октябре вы можете получить деньги.

После ухода Охоцкого Вокульский лег спать. В этот день он испытал столько сильных и противоречивых впечатлений, что ему трудно было в них разобраться. Ему казалось, что с момента разрыва с панной Изабеллой он взбирался все выше и выше по страшной круче, нависшей над бездной, и лишь сегодня достиг перевала и ступил на противоположный склон, где ему открылись еще неясные, но совсем новые горизонты.

Долго еще перед глазами его роем носились женские образы, а всего чаще пани Вонсовская; то вдруг являлись ему толпы батраков и рабочих, которые спрашивали его, что дал он им взамен своих прибылей.

Наконец он крепко уснул.

Проснулся он в шесть утра, и первым впечатлением его было чуство свободы и бодрости.

Правда, вставать не хотелось, но ничто не мучило его и он не думал о панне Изабелле. То есть думал, но мог и не думать; во всяком случае, воспоминание о ней уже не терзало его, как бывало прежде.

Полное исчезновение боли даже несколько встревожило его.

"Уж не чудится ли мне?" - подумал он и стал припоминать весь вчерашний день. Память и логика не изменили ему.

- Может быть, ко мне вернулась и воля? - прошептал он.

Для проверки он решил через пять минут встать, затем выкупаться, одеться и тотчас отправиться на прогулку в Лазенки. Следя за минутной стрелкой, он с тревогой спрашивал себя: "А вдруг меня даже на это не хватит?.."