Кукла

- Вот как... Ах я неблагодарная... А бывал ли ты у него? Он тебе ничего не рассказывал? И никуда тебя не водил?.. Ведь там, на горе, развалины замка, правда? Что ж, сохранились они еще?

- Именно туда дядя ежедневно ходил на прогулку, и мы с ним иногда часами просиживали на большом камне...

- Неужели? Подумать только! Ох, помню я этот камень, мы, бывало, все сидели там вдвоем и глядели то на реку, то на тучки, которые проплывали мимо и исчезали, словно поучая нас, что так же безвозвратно проходит счастье... Только сейчас я это поняла как следует. А колодец в замке - он все так же глубок?

- Очень глубокий. Только вход туда завален обломками и пробраться к нему трудно. Меня дядя провел к колодцу.

- А знаешь ли, - продолжала она, - прощаясь в последний раз, мы подумали с ним: не лучше ли броситься в колодец? Никто бы нас там не разыскал, и остались бы мы навеки вместе. Конечно - молодость, горячая кровь...

Она отерла глаза и продолжала:

- Очень... очень я любила его, да и он, думается, меня любил... если так обо всем помнил. Только он был бедный офицер, а я, к несчастью, была богата и вдобавок еще в близком родстве с двумя генералами. Вот нас и разлучили... А может быть, мы были чересчур добродетельны... Но об этом молчок! - прибавила она, и смеясь и плача. - Такие вещи женщинам позволительно говорить только на седьмом десятке.

Слезы мешали ей говорить. Она понюхала свой флакончик, передохнула и начала вновь:

- Много страшных злодейств на свете, но, может, самое страшное задушить любовь. Сколько лет прошло с тех пор, чуть не полвека; все миновало - богатство, титулы, молодость, счастье... Только боль в сердце не прошла, осталась навсегда, и, поверишь ли, она так сильна, словно все произошло только вчера. Ах, если бы не вера в иной мир, где нас ждет награда за все страдания на земле, кто знает, не прокляли ли бы мы жизнь, не пренебрегли бы ее условностями... Да ты не поймешь меня - у вас, нынешних, головы крепче наших, только сердца холоднее.

Вокульский сидел, опустив глаза. Что-то душило его, грудь разрывалась от боли. Он впился ногтями в ладони и думал: "Только бы поскорее уйти отсюда, чтобы не слышать сетований, которые бередят наболевшие раны".

- А есть ли у бедняги какой-нибудь памятник на могиле? - спросила председательша, помолчав.

Вокульский покраснел. Ему никогда не приходило в голову, что мертвым, кроме могильного холмика, нужно еще что-нибудь.

- Нет, - сказала председательша, заметив его смущение. - Не тому я удивляюсь, дитя мое, что ты не подумал о надгробной плите, а себе простить не могу, что забыла про человека.

Она задумалась и вдруг, положив ему на плечо свою исхудалую и дрожащую руку, сказала понизив голос:

- У меня к тебе просьба... Обещай, что исполнишь.

- Непременно, - ответил Вокульский.

- Позволь мне поставить ему памятник. Только сама я поехать туда не могу, так уж ты меня выручи. Возьми с собой каменщика, пусть расколет камень - знаешь, тот, на котором мы сиживали на горе у замка, и пусть одну половину поставит на его могилу. Заплати сколько следует, а я тебе возвращу деньги вместе с вечной моей благодарностью. Сделаешь?

- Сделаю.

- Хорошо, спасибо тебе... Я думаю, ему приятнее будет покоиться под камнем, который был свидетелем наших речей и наших слез. Ох, тяжко вспомнить... А надпись, знаешь, какую сделай? Когда мы расставались, он оставил мне несколько строк из Мицкевича. Ты их читал, должно быть:

Чем дальше тень, она длинней и шире

На землю темный очерк свой бросает,

Так образ мой: чем дальше в этом мире,

Тем все печальней память омрачает.{148}

Ох, как верно это! И тот колодец, что мог бы нас соединить, хотела бы я как-нибудь увековечить...

Вокульский вздрогнул, глядя куда-то вдаль широко раскрытыми глазами.

- Что с тобой? - спросила председательша.

- Ничего, - отвечал он, усмехнувшись. - Смерть заглянула мне в глаза.

- Не диво: она бродит вокруг меня, старухи, и тот, кто рядом, может ее увидеть. Так сделаешь, как я прошу?

- Сделаю.

- Приходи же ко мне после праздника и... навещай почаще. Может, и поскучаешь немножко, да авось и я, старуха, еще пригожусь тебе. А теперь ступай себе вниз, ступай...

Вокульский поцеловал у нее руку, а она несколько раз поцеловала его в голову. Потом нажала кнопку звонка. Явился слуга.

- Проводи господина в гостиную, - сказала она.

Вокульский был как в чаду. Не знал, куда его ведут, не сознавал, о чем они говорили с председательшей. Он только смутно ощущал, что попал в какой-то круговорот, его окружали громадные покои, старинные портреты, звуки тихих шагов и неуловимый аромат. Вокруг была драгоценная мебель, люди, исполненные необычайной, от роду ему не снившейся утонченности, и, заслоняя все это, всплывали перед ним воспоминания старой аристократки, овеянные вздохами и омытые слезами воспоминания, подобные поэме.

"О, что это за мир? Что за мир!.."

Однако чего-то ему недоставало. Он хотел еще раз взглянуть на панну Изабеллу.

"Наверное, в гостиной ее увижу..."