Кукла (СИ)

Старая дубовая дверь из чуть неровных досок, прокопченных временем, и пасторальная вьющаяся роза карабкается по незаметной леске справа от входа. Над дверью раскачивается янтарно-оранжевый фонарь, и все вокруг точно как в сериалах BBC про маленькие английские деревни.

Имс входит в полутемный холл, прямо по курсу стол администратора с едва светящейся лампой, а слева, словно запыленные самоцветы, поблескивают бутылки в крошечном баре. На столе перед Имсом круглый медный звонок, и Имс щелкает по блестящей пуговке сверху. Переливы звонка быстро затихают, прячась в бутылках и тяжелых складках бархатных штор. Если в гостинице и есть постояльцы, то, скорее всего, они давно спят и видят десятый сон. Тут самая настоящая прилично-правильная английская провинция, с кружевными салфеточками на креслах, вышитыми подушками, традиционным алкоголизмом и бесконечными сплетнями, перед которыми пасует даже самая грязная пиар-компания.

Слышны размеренные шаги, и в нише позади стола открывается неприметная дверь.

– Добрый вечер, боюсь, что мы уже закрыты… – слова выходят округлые и важные, и Имс невольно улыбается, а ностальгия вдруг собирается сладким и горьким комком в горле.

– Меня в пути застала тьма, холодный ветер, мокрый снег… Упс, со снегом, кажется, проблемы, но неужели вы, Уиллис, не предложите мне ночлега?

Пауза тянется и тянется, под завязку наливаясь тишиной. Уиллис делает шаг вперед, навстречу Имсу, а Имс шагает навстречу ему, и они останавливаются в паре футов друг от друга. Имс думает, что Уиллис постарел, но величия ему от этого только прибавилось – настоящие английские дворецкие старой школы как готические соборы: возраст им к лицу. Брови Уиллиса поднимаются на одну десятую дюйма, по меркам остального человечества это приблизительно соответствует изумленному воплю и пляскам радости. Комок в горле у Имса становится еще больше и мешает дышать, выдавливая слезы.

– Ваша свет… – начинает Уиллис, но Имс быстро его перебивает:

– Не стоит, Уиллис. Титул давно мне не принадлежит, вы же знаете.

Неодобрительное молчание яснее всяких слов дает Имсу понять, что думает на этот счет Уиллис. Так странно – Имс не вспоминал о нем годами, а теперь вся эта сцена, такая британская, прямо как по замыслу какого-нибудь телевизионного продюсера, вызывает в нем прилив умиления. Все эти увесистые портьеры, утопающие в густых тенях, запах полироли, ночная влажная не совсем тишина за окном со вздохами ветра… все это так не по-африкански, так далеко от реальности, так прочно забыто, что похоже на давний детский сон после сказки на ночь.

Через полчаса Имс уже лежит на кровати, прямо поверх одеяла, задрав ноги на спинку кресла. Сквозь открытое окно на него таращится почти полная бледно-золотая луна, а Имс таращится на луну в ответ, придерживая пальцами установленный на животе бокал с виски. Луна похожа на саксонскую красотку из приличной семьи с хорошей родословной, и совсем на те луны, которые скрашивают Имсу его африканские ночи: блеклая, анемичная, как будто из нее высосали все соки. Африканские ночи предсказуемо наводят Имса на мысли об Артуре. Как он там? Имс прикидывает время – сейчас у Артура разгар вечера. Интересно, он уже успел поприсутствовать на каком-нибудь ритуале вуду? Только бы ни во что не вляпался, думает Имс, с Артура станется. Какая нахуй практическая этнография, будь он даже сто тысяч раз гений от науки? Артур создает впечатление человека, который притягивает к себе неприятности: в первую очередь потому, что слишком высокомерно воротит от них нос. Доказательств искать не надо, Имс сам такое доказательство.

Он залпом допивает виски, лежа, ленясь встать и раздеться как следует, стягивает с себя одновременно белье и брюки, а потом носки, извиваясь и сдавленно чертыхаясь. Луна с усмешкой следит за процессом. Голый Имс на кровати, матерящийся в подушку – это на самом деле забавно. Он заползает под одеяло, вздыхает с облегчением, и закрывает глаза.

Луна ни при чем, ни при чем и Артур. Имс знает, зачем он здесь, и знает, куда пойдет следующим утром.

Но зачем ему надо идти на кладбище – этого он не знает.

***

И вот Имсу снится сон. Только Имс пока не знает, что это сон – просто он где-то в маслянистой черной тьме, то ли летит, то ли плывет, и нет ей ни конца ни края. Он это откуда-то знает, это знание естественное и умиротворяющее, существовавшее в нем всегда. Тьма ласкает его как любимого детеныша, гуще свивается вокруг лодыжек, пробирается между лопаток и гладит его по спине, по груди, по рукам, перебирает волосы на голове. Если есть квинтэссенция блаженству, то вот она, понимает Имс. Ему так хорошо, как никогда не было раньше, по крайней мере, он не может вспомнить, да оно и не нужно - вспоминать. Зачем?