Кукла-талисман

— Ну что вы! Поужинайте с нами, окажите честь.

По девочке отец скользнул мрачным взглядом и отвернулся, не сказав ни слова. Строители, погасив фонари, спешили прочь со двора. Гореть остался лишь фонарь у палатки да огонь в очаге.

Ужинать мы сели под навесом возле очага. Здесь стоял временный стол, сколоченный из неструганых досок. Нам с отцом его хватало, но вчетвером мы едва поместились. Кто ж знал, что доведётся принимать гостей? Каори пристроилась с краешку: робела. Мне пришлось трижды позвать её, прежде чем она решилась выбраться из-за штабеля брусьев, привезенных днём.

На ужин был рис, отваренный заранее. Отец залил его горячим зелёным чаем.

— Как вкусно! — пискнула Каори.

И засмущалась, спрятала лицо.

— Не надо, — остановил я её, когда после ужина она бросилась мыть посуду. — Ты гостья.

— Гостья?

Её никогда не водили в гости, понял я. Она не знает, как себя вести.

— Хочешь помочь? — буркнул отец. — Помогай. Тоже придумали: гостья…

И пошёл к колодцу за водой.

Квартальные ворота закрыли, старый настоятель остался ночевать у нас. Я подозревал, что он замыслил это с самого начала. Двоим в палатке места хватало, но четверым… И я, и отец испытывали неловкость, отчего суетились больше обычного. Монах неприхотлив, но мы-то должны сделать всё, чтобы старику было удобно! А тут всех удобств — пара тюфяков, дощатый настил да одеяла…

Ничего, отыскали ещё одеяло и пару циновок. Я хотел отдать тюфяки старшим, но отец не позволил, забрал циновки себе. Пока разместились — вспотели. Жаровню не зацепи, шесты не сбей, друг на друга не наступи…

Набились, как пирожки в коробку. Мы с отцом по краям, святой Иссэн и Каори — посередине. Настоятель рядом со мной, девочка — рядом с отцом. Хорошо ещё, Иссэн сухонький, как кузнечик, а Каори мелкая — чистый воробей. Иначе б точно не влезли.

Матушка, подумал я мимоходом. Узнай мама, что трое взрослых мужчин ночуют в тесной палатке бок о бок с десятилетней девочкой — не миновать выволочки! Придумает невесть что, раскричится. Ладно, мы ей не скажем. Я, во всяком случае, точно не скажу.

Некстати вспомнился Шиджеру с его приёмными дочерьми.

Гоня прочь гнусные мысли, я прислушался. Спят? Умаялись за день? Нет, бодрствуют. По дыханию слышно.

— Каори?

— Да…

— Ты своего брата хорошо помнишь?

Тишина. Девочка даже дышать перестала.

— Иоши? — шёпот был похож на шелест палых листьев. Я его едва расслышал. — Иоши хороший. Он мой брат…

Хороший, значит. У Шиджеру было иное мнение: «Жизни сестре не давал. Тиранил, ел поедом. Я его, извиняюсь, даже бил, гонял от сестры: не помогало…»

— Ты помнишь, как он умер?

Теперь затаили дыхание мужчины.

— Умер? Иоши умер?

Её удивление вонзилось мне в сердце острой стрелой. Вопреки всему представилось: они мне врали! Нацуми, Шиджеру, остальные… На самом деле Иоши жив! Сбежал из дому? Прячется? Тайком видится с сестрой?

Нет, невозможно.

— Мне жаль твоего брата. Но он, к сожалению, умер.

Молчание. И наконец:

— Иоши умер, да.

Похоже, она всё-таки сомневалась.

— Ты помнишь, как это случилось?

— Да, помню. Это из-за меня!

— Из-за тебя?!

— Кукла. Моя кукла! — Каори завозилась под одеялом. Я понял: девочка лезет за пазуху, желая проверить, на месте ли её драгоценная кукла. — Это Иоши мне её подарил. Он её сам сделал! Говорил, будто куклу мама сшила, для меня. Ругался, когда я не верила. Я соглашалась: пусть мама. Я-то знаю, что это Иоши…

— Да, он сделал замечательную куклу. Но что с ним случилось? С Иоши?

— Кукла! — в голосе Каори звенело отчаяние. Кажется, девочка досадовала на мою непонятливость. — Мне её Иоши подарил.

— Да, я помню.

— А я её урони-и-ила…

Каори шмыгнула носом: вот-вот расплачется.

— Уронила? Куда?

— В коло-о-о-одец! Хотела достать…

Театр? Сцена, актёры в гриме? Рокочут барабаны?! Нет, на сей раз я видел всё будто наяву. Слушая сбивчивый рассказ Каори, я присутствовал там, в Грязном переулке — бесплотная тень, беспокойный дух, мятущийся призрак.

Не в силах помочь, вмешаться, спасти.

2 «Помогите! Кто-нибудь!»

— Воды принеси! — хрипло кричит мать.

Кашляет, булькает, перхает горлом.

Каори ёжится, как от удара. Оглядывается в поисках брата: нет, не видно. Убежал куда-то, а она не заметила. Значит, придётся самой. Надо торопиться: промедлишь — огребёшь тумаков.

— Принесём маме воды, — объясняет она кукле. — Мама хочет пить.

И, подхватив любимицу, спешит к колодцу, оскальзывается на плотном утоптанном снегу. Вчера выглянуло солнце, снег подтаял, а к ночи снова замёрз, покрылся тонкой корочкой льда.

Каменный край колодца тоже обледенел. С третьей попытки Каори пристраивает на нём куклу. Деревянная бадья громко плюхает, ударившись о воду. Кажется, удачно упала: не придётся вытаскивать пустой и бросать снова. Каори дышит на озябшие пальцы, берётся за верёвку. Ворот сломан, надо тянуть. Бадья идёт тяжело — точно, полная! Мама будет довольна.

По крайней мере, не побьёт.

Нога едет на снегу. Девочка хватается за край колодца. Верёвку не удержать одной рукой: вырывается как живая, больно обжигает пальцы. Бадья ухает обратно в колодец. Вслед за ней, задета локтем, кувыркается кукла.

— Нет!