Кукла-талисман

Не задавая лишних вопросов, Хисикава опустился на пол.

— Ничего не предпринимайте и не уходите. Сидите и слушайте, пока я не выйду или не позову вас.

— Хорошо.

Войдя в спальню, я плотно задвинул за собой бумажную дверь. В комнате царил образцовый порядок. Футон разглажен и аккуратно застелен покрывалом — ни единой морщинки. Шкафчики выстроились вдоль стены, матово отблёскивая изысканными разводами дерева ен-дзю[34]. Тумбочка стоит в изголовье постели: не там, где валялась вчера, опрокинутая, а чуть левее. Раздеться до нижнего кимоно? Воспроизвести всё в точности?

Нет, в этом нет необходимости.

Я улёгся на футон поверх покрывала — на место Ансэя. Полежал, ворочаясь с боку на бок. Практически никакого шума. В ночной тишине, наверное, можно что-то расслышать из-за двери, но недостаточно, чтобы забеспокоиться.

Пока всё сходится.

Когда мою шею захлестнул шёлковый шнурок, я мимо воли поёжился. Вспомнились сильные пальцы актёра Кохэку. Даже почудилось: они вновь сдавливают моё горло, как той ночью, в заброшенном доме банщицы Юко. Зябкие мурашки пробежали по затылку. Что, если злое наваждение вернётся?..

Не вернётся! Дух несчастного Имори покинул этот мир. Опять же, за дверью ждёт Хисикава. Услышит, вбежит. С другой стороны, я сам велел ему ничего не предпринимать…

Хватит! Собрался делать — делай.

Я перехватил шнурок у себя за затылком. Потянул: шнурок больно врезался в кожу. Дышать стало труднее, и только. Нет, так себя не задушишь, как ни старайся: хоть во сне, хоть наяву. А если перекрутить шнурок? Уже лучше. То есть, хуже. Накатила паника, я захрипел и ослабил хватку. Ну, допустим. Вряд ли такое можно проделать, будучи в сознании, но Ансэй пытался удавиться во сне. Я снова натянул перекрученный шнурок амулета. Если всем телом податься вперёд, а тянуть назад…

Нет, неудобно. Длины рук не хватает, силы недостаёт. Шнурок пальцы режет. Даже во сне вряд ли получится.

Оставив амулет свободно болтаться на шее, я внимательно оглядел тумбочку. Вот эти резные шишечки по углам… Что, если зацепить шнурок за шишечку? На ближней правой, кстати, и лак содран.

Зацепить удалось с третьей попытки: шёлковый шнурок норовил соскользнуть. Но едва шнурок натянулся и передавил мне шею, как тумбочка опрокинулась с таким грохотом, что и мёртвый проснулся бы! Ладно, Ансэя ничто не могло разбудить, сам видел. Но ни Хисикава, ни остальные ни словом не обмолвились о подобном шуме!

Ансэй не ронял тумбочку? Как-то исхитрился её придержать? Я поднял тумбочку, поставил на место. Она оказалась лёгкой, почти невесомой — неудивительно, что опрокинулась. А ну, если так? Я вновь зацепил перекрученный шнурок амулета за шишечку. Сел спиной к тумбочке, завёл руки за спину, упёрся в тёплое лакированное дерево. Подался вперёд, натягивая шнурок…

Тумбочка, как живая, вывернулась из рук и опрокинулась едва ли не с бóльшим грохотом, чем в первый раз. Такой шум должен был перебудить всех не только в господском доме, но и в жилищах вассалов и слуг.

Ладно, попробуем ещё раз…

— Хисикава-сан!

Дверь отъехала в сторону. Вассал Цугавы с изумлением уставился на меня:

— Что вы делаете? Вы в своём уме?!

Я лежал на смятом покрывале, сжимая в руках амулет Хисикавы. Рядом валялась опрокинутая тумбочка. Уверен, на моей шее красовалась печально знакомая красная полоса.

— Восстанавливаю события минувшей ночи. У меня к вам есть вопрос. Кто держал тумбочку?

Он сделал треугольные глаза:

— Не понимаю, о чём вы!

— Вы совершенно не умеете врать. Вам стоит подучиться этому искусству.

— Вы обвиняете меня во лжи? Да как вы смеете!

Он шарил за поясом, нащупывая плети. Тщетно: в доме, следуя традиции, все ходили без оружия. Лицо Хисикавы побагровело, глаза от гнева вылезли из орбит. Ещё миг, и он бы кинулся на меня с голыми руками.

— Помните, вы сказали, что вы у меня в долгу? — я помахал амулетом. Это ничего не значило, но это остановило его. — Вот где правда, Хисикава-сан, чистая правда. Да, я кое о чём умолчал, рассказывая господину Цугаве о ночном происшествии. К примеру, я не упомянул о том, что кое-кто заснул на посту. Представляете? Рядом задыхается в петле молодой наследник, рвётся из последних сил, а верный самурай, поставленный сторожить, храпит на весь дом…

Вначале это было просто предположение, без полной уверенности. Но, наблюдая за Хисикавой во время моего доклада Цугаве, я понял, что не ошибся.

Огонь, горевший в нём, погас. Хисикава опустил взгляд. Поник плечами, сгорбился, превратившись в беспомощного старика, тряпичную куклу.

— Мне бы не хотелось, — давил я безо всякой пощады, — докладывать господину Цугаве, как всё произошло на самом деле. В конечном счёте, что бы там ни было, вы спасли жизнь молодому господину. Правдивый рассказ выставит в неприглядном свете не только вас, но и меня самого — как соучастника в обмане. Впрочем, не сомневайтесь: я пойду на этот позор, если вы не оставите мне другого выхода.

— Я сам повинюсь перед господином!

— И оговорите себя, поскольку у вас имеется смягчающее обстоятельство.

— Смягчающее обстоятельство?!

— Да.

— Что может оправдать сон на посту?!