Кукольная королева (СИ)

— И тут же случились возросшие налоги, ведьмина лихорадка, голод и мамина свадьба с княжичем Заречной, — закончила Таша. — Я знаю, мама бы этого не хотела, если б знала, что за стенами дворца творится, но ей же никто ничего не говорил. Не хотели тревожить душевный покой счастливой невесты. А в итоге по всей стране целители сбиваются с ног, на кладбищах не хватает мест, везде горят погребальные костры, а в королевском дворце шикарный фейерверк, ужин на шестьсот гостей, шестьдесят шесть перемен блюд…

— И Шейлиреар, конечно же, не преминул этим воспользоваться. Стал подталкивать людей к мятежу, ещё и объявил Бьорков узурпаторами, мол, шестьсот лет назад они сами свергли амадэев.

— А когда его арестовали как бунтовщика, жители Адаманта пошли штурмовать дворец…

Она как будто снова увидела маму, стоящую у окна детской, отвернувшуюся от дочери, потрясённо смотрящей ей в спину. Спокойную, равнодушную даже. Таша тогда не понимала — если это правда, как она может быть так спокойна?

Перед глазами плыли картинки, а Таша, как и Мариэль в её памяти, всё говорила, говорила…

— …ты должна бежать!

— Я без тебя не уйду!

Бунт… почему? Почему её подданные убивают всех, кого она знала и любила?

— Они уже на лестнице. — Таш говорит рассудительно, почти спокойно; и одна Пресветлая знает, чего стоит ему это спокойствие. — Сейчас единственный путь из этой башни — через окно. И если ты можешь улететь, то я нет.

— Я останусь здесь, я защищу…

— Даже волчицей ты не справишься со всеми. Они убьют нас обоих, вот и всё.

— И пусть! Я… без тебя…

Голос срывается, переходя в рыдания.

Почему им было отмерено три месяца? Всего три месяца светлой и счастливой жизни?..

— Ты должна жить, Мариэль. — Таш берёт её руки в свои. — Ради нашего ребёнка.

С винтовой лестницы за дверью доносится чей-то крик.

— Я…

— Да, Мариэль. Ты — моя жизнь. И он тоже. Пока вы будете жить, я всегда буду с вами… я всегда буду с тобой.

Мариэль плачет. Он лихорадочно целует её щёки, губы, шею.

Отстраняется так резко, будто боясь, что ещё миг — и не сможет отпустить.

— Если ты допустишь, чтобы вас убили, я никогда тебя не прощу. — Таш шепчет, но в шёпоте звучит сталь. — Даже на том свете, где мы когда-нибудь встретимся.

Ещё миг она смотрит в его глаза. Серые, серебристо-серые, знакомые каждой чёрточкой, каждой крапинкой вокруг зрачка…

Рыдая, в последний раз обвивает его шею руками, касается губами губ и бежит к окну.

— Лети, — кричит он вслед, — лети так, чтобы обогнать свет!

Но она уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра.

Так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся мятежники…

— Мама летела, пока не поняла, что скоро забудет, как снова стать человеком. Тогда она перекинулась обратно, но что было дальше, помнит смутно. Ночью, на дороге… зима, стужа, снег, а одежда во время перекидки теряется…

Ташин голос был ровным.

Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость. Будто не с тобой всё произошло, будто просто пересказываешь прочитанную где-то легенду.

— Тогда как уцелели перстни?

Джеми лежал, подперев подбородок ладонью.

— Мама носила их на цепочке на шее. И это тоже. — Таша коснулась подвески с корвольфом. — Она не любила кольца, но положение обязывало носить их при себе. Цепочки зачарованы, их нельзя ни украсть, ни потерять, ни порвать. Можно лишь снять или отдать по доброй воле. А ещё они стягиваются и растягиваются под шею владельца.

— Понятно. И что было дальше?

— Дальше…

— …просыпается, просыпается!

Мариэль открывает глаза.

Осторожная рука промокает ей лоб чем-то мягким и влажным.

— Мы уж думали, ты не выкарабкаешься, — незнакомый голос звучит ласково, как мамин.

Мариэль с трудом поворачивает голову.

Незнакомая комнатушка, кажущаяся такой маленькой после её королевских покоев. Подле кровати сидит, комкая мокрое полотенце, светловолосая женщина, поодаль, у стенки, мнётся бородатый мужик.

Судя по одежде и обветренным лицам — крестьяне.

— Кто вы? — голосом Мариэль можно бриться: с такими же нотками она обычно отдавала приказы. — Где я?

— Ты в Прадмунте, милая. У границы Озёрной с Окраинной. Я Тара Фаргори, а это мой муж, Гелберт.

Фаргори… случайно не те, которые сидр к королевскому двору поставляют?

— И как я здесь оказалась?

— А ты совсем ничего не помнишь?

Мариэль хмурится. Смутно, как сон…

…полёт, бесконечный полёт, как можно дальше, как можно дольше; а потом не то лететь, не то падать вниз…

…вязкое чернильное небо, холодная белизна кругом, снег, сияющий в темноте…

…мрак.

— Мой сын охотился и на тебя наткнулся. Ты рядом с трактом лежала, вся под снегом почти. Альмон сначала думал, всё, покойница. Когда он тебя сюда принёс, смерть в затылок дышала — столько в снегу пролежать, да без одежды…

Мариэль опускает глаза: сейчас на ней длинная рубаха.

— Ты шестидневку в лихорадке металась. Бредила, что-то про восстание кричала.

Восстание. Бунтовщики. Родители, с которыми она даже не попрощалась, Таш, оставшийся во дворце…

Воспоминания возвращаются рывками, перехватывая дыхание.