Кукольная королева

…маленькая девочка выбегает в коридор, навстречу шагам того, кто даже в день рождения дочери задержался за кружкой соседского пива. Сбивчиво извиняется, что не дождалась, что праздничный ужин прошёл без него, тянет за рукава на кухню, где ждёт лучший кусок пирога, с трудом отбитый у Гаста – но хмурый взгляд скользит по лицу, не видя его, и руку вырывают из пальцев, чтобы отодвинуть дочь с дороги…

…маленькая девочка почти визжит, колотясь в дверь запертой кладовки, пока удушливый мрак заливается в горло и лёгкие. Снаружи кричат мама и тот, кто зовётся её отцом – он орёт что-то о глупой блажи, что не надо нянчиться с избалованной соплячкой и баловать её зажжёнными лампами, что нет ничего страшного в этой грёбаной темноте, что сейчас она в этом убедится…

…маленькая девочка хвастается хорошей оценкой, чтобы в очередной раз удостоиться равнодушного кивка; маленькая девочка съёживается, когда на неё замахиваются за разбитую кружку; маленькая девочка недоумённо спрашивает у мамы, откуда на её руках синяки…

Многое Таша поняла только позже. Повзрослев. Одной из этих вещей было осознание, что она зачем-то раз за разом продолжала ждать защиты, утешения и любви от того, кто никогда и ничего ей не давал. Никогда бы не дал. И это не могли изменить ни хорошие оценки, ни примерное поведение, ни заботливо оставленный кусок пирога с вишенкой на посахаренной корке (самый вкусный), ни любые другие способы, которыми маленькая девочка могла и надеялась выслужить отцовскую любовь.

– Ты подумаешь, наверное, что я с ума сошла… всякий подумает, я сама так думаю, но… я тебя очень люблю. – Таша обречённо зажмурилась. Прекрасно сознавая, как глупо всё, что она говорит. – Правда. Несколько дней знаю, а люблю – будто вечность. Ты… ты мне как отец стал. Лучше, чем он. Мой отец… не родной, а который меня растил… ты сам, наверное, видел, какой он был. – Она прерывисто вдохнула, гася непрошеные рыдания, не желавшие сдаваться так просто. – Я ненормальная, да?

Какое-то время она слушала его молчание.

– Нет, – наконец ответил дэй. – И я тебя полюбил. Без тебя не пропал бы… но с тобой жизнь стала куда веселее.

Она не то хихикнула, не то всхлипнула в последний раз. Не зная, почему ей вдруг сделалось легко-легко – от этих его слов или от всех предыдущих, – но чувствуя, что слёзы кончились.

Арон коснулся губами её макушки. Осторожно, не разжимая рук, встал. Поставил её на ноги и лишь тогда – мягко отстранил.

– Теперь уснёшь?

Таша, кивнув, тыльной стороной ладони вытерла влажные щёки. Отвернувшись, широким шагом вернулась к мерцающему клинку и можжевеловому пеплу, по ту сторону которого лежал Джеми – сопя так усиленно, что сомнений в его бодрствовании не оставалось.

Всё слышал… ну и ладно.

Пусть слышит.

* * *

Откладывая зеркальце, он улыбался.

– Давно вас таким не видел, – заметил Альдрем.

– Я давно этим не занимался.

– Даже когда занимались, таким редко бывали.

– Это особый случай.

Подливая в фужер блеснувший янтарём напиток, слуга молчал; но молчание это звучало чрезвычайно выразительно.

– Ты чем-то озадачен, Альдрем.

– Это признание… довольно неожиданно.

– По мне так вполне ожидаемо. – Он взял бокал в руку. – Она не знала отеческой любви, а ей отца хотелось. Она любила того, кого считала отцом, но тот ей взаимностью не отвечал. А он – ответил. Чужой по крови человек, чудесным образом заменивший ей желанного родителя… во всяком случае, она так думает.

– А его «люблю»?

– Полюбил, Альдрем. Акценты – это очень важно. И его «полюбил» – принятие её правил и её пути. И отрезание прочих.

Альдрем помолчал.

– Она и правда ещё ребёнок, – сказал он потом: печаль в голосе была почти незаметна.

– Можешь не волноваться. Она повзрослеет. Гораздо быстрее, чем сама того хочет. – Он рассеянно водил пальцем по краю бокала. – Я ей в этом помогу.

В камине обыденно потрескивало пламя. Огонь – это так… символично. В конце концов, эти игры всегда были на грани. Он играл с огнём, несмотря ни на что, ведь в игре без риска нет никакого интереса.