Кукольник

Дитер заказывал своему человеку в «Канаде» те или иные вещи либо предметы, необходимые для личного комфорта врача или для его исследований. Раз в несколько недель Аркадий получал от него подарок. Теперь русский вместо полосатой арестантской формы носил безукоризненный костюм – лишь маленькое пятнышко засохшей крови на лацкане выдавало его происхождение. Из нагрудного кармана пиджака торчала серебряная перьевая авторучка. На запястье тикали чудесные швейцарские часы, не пострадавшие ни от времени, ни в дороге, ни от дождя, ни от снега, ни от газа… Ночью, когда к нему возвращались воспоминания о тех ужасах, которые довелось пережить в лаборатории люфтваффе, Аркадий подносил часы поближе к уху. Их мерное тиканье успокаивало. Дыхание становилось ровнее, и вскоре он засыпал.

Даже если бы Дитер не был врачом, он все равно заметил бы, что после эксперимента его приятель изменился. Двигался русский теперь медленнее, словно его неуклюжее тело принадлежало марионетке на провисших веревочках. Проворство, с каким он прежде справлялся с инструментами, также было утрачено. Несколько раз, когда он брал кровь на анализ, его пальцы разжимались, стекло разбивалось и вся работа шла насмарку. Однажды он порезался и сидел, словно завороженный, наблюдая, как льется из раны кровь, словно и впрямь не понимал, что происходит. Дитер склонялся к мысли, что эксперименты с атмосферным давлением вызвали у него хроническое повреждение мозга. А еще имела место психологическая травма. Если Дитер перед сном не давал ему успокоительное, Аркадий метался и кричал во сне. Просыпаясь, он пугался и вздрагивал от шума. Каждый раз, когда проявлялось очередное доказательство вреда, нанесенного его организму, сердце Дитера переполняли сожаление и раскаяние. Он делал все возможное, чтобы облегчить русскому жизнь.

Аркадий не вернулся в барак над крематорием. Вместо этого в конце рабочего дня он ложился отдыхать на койку, стоявшую в кабинете Дитера. Там же он обедал вместе с немцем. Дитеру удавалось раздобыть кое-какие продукты из «Канады», ту еду, которую арестованные привозили в лагерь из своих родных городов. Это были соленые огурцы, хлеб, консервированные овощи, рыба, солонина, плитки шоколада и бутылки с вином. Мужчины съедали все то, что может быстро испортиться, за обедом. То, что могло храниться, Дитер прятал в глубине платяного шкафа так, что ни одна выборочная проверка СС ничего подозрительного не заметила бы. Как-то Аркадий спросил, какой смысл прятать еду, если каждый день в лагерь прибывает больше продуктов, чем они в состоянии съесть, но Дитер лишь улыбнулся, поднял руку в американском салюте бойскаутов и произнес на английском их лозунг: «Всегда готов!»[56]

Клад из золота и наличных денег хранили в патронных коробках под свободно поднимающейся доской пола в комнате, в которой спал Дитер. Там все это ждало окончания войны, которое стремительно приближалось с каждым днем. Сейчас американские самолеты пролетали над их головами куда чаще, чем прежде. Хотя никто пока их не бомбил, было ясно, что бомбы могут посыпаться с неба в любой момент.

Не следовало устраиваться в этот лагерь. Врачи, с которыми Дитер работал, не были настоящими учеными. Возможно, когда-то они занимались наукой, но лишь в далеком прошлом. Теперь же процедуры, стандарты и строгие записи превратились в фикцию. Научные методы были отброшены в сторону. Их уважали не больше, чем горы трупов, которые каждое утро громоздились перед членами зондеркоманды. Они были уже не врачами, а испорченными детьми, которые ломали собственные игрушки, отрывали у них руки и ноги, пришивали их одну к другой и безжалостно выбрасывали их всякий раз, когда игрушки ломались.

Дитер и Аркадий много пили. Рабочий день они заканчивали вскоре после обеда и садились пить, разговаривать и слушать пластинки на граммофоне.

Однажды вечером, ужиная и распивая бутылку канадского коньяка, Дитер спросил Аркадия о куклах, спросил просто так, чтобы оборвать успокаивающее, но затянувшееся молчание.

Аркадий в тот момент жевал, поэтому у него было время подумать, прежде чем проглотить и спросить:

– А что такое?

– Для врача это немного странное увлечение, чтобы занять свободное время.

– Убийство детей – тоже дело необычное.

– И то верно, – усмехнулся Дитер, – но мне любопытно. Где образованный молодой дегенерат вроде тебя мог научиться вырезать куклы?

Прожевав, Аркадий, поколебавшись, отстранил от себя тарелку. Он не был голоден. После того что с ним сделали в лаборатории, он вообще почти не испытывал голода. До экспериментов над ним он мог бы и убить ради пищи, которую перед ним ставили каждый вечер, а теперь он оставлял ее недоеденной. Его мысли также потеряли прежнюю ясность и остроту. Аркадию с трудом удавалось сдерживать эмоции. А вот коньяк он любил так же, как прежде. Взяв в руки стакан, русский принялся рассказывать о своем отце: