Кукушка

– Sitis attenti[118], – комментировал он. – Для начала мы делаем продольный разрез сверху вниз по животу. Мышцы брюшины и косая фасция взрезаются легко, а грудиной мы займёмся позже – там понадобится пила или кусачки для хрящей. Так. А сейчас я… а сейчас… да что ж такое… а… э… Господи Иисусе!!!

Крик его заставил студентов оторваться от всех дел и поглядеть на кафедру, после чего все тоже разом завопили и повскакивали с мест, опрокидывая лавки и мольберты.

Труп зашевелился! Это не было случайным сокращением мёртвых связок или мышц, нет – человек на столе открыл глаза, затем движеньем быстрым, как бросок змеи, перехватил занесённую руку хирурга с ланцетом, а другой рукой зажал разрез на животе, откуда начала сочиться тёмная густая кровь. Хватка «мертвеца» была тверда – мэтр Лори пытался вырваться, но ничего не мог поделать, лишь намочил штаны и хватал губами воздух, словно рыба на песке. Ассистент с грохотом уронил хирургический ящик и дал дёру, инструменты рассыпались по полу. Рем закатил глаза и повалился в обморок, прямо Бенедикту на колени, прочие ученики толкались и вопили, образовав у выхода кучу-малу. Шандалы попадали, свечи остались гореть только те, что на стенах. Герр Сваненбюрх с перекошенным ртом схватился за сердце и начал подниматься с кресла, но на полпути лишился чувств и рухнул, потеряв башмак. Через минуту в подвале воцарилась тишина. Крики студентов раздавались где-то на улице.

Человек на столе открыл рот.

– А, господин Лори, если не ошибаюсь, – проскрипел он, опустил глаза и криво усмехнулся: – Безграмотный разрез… впрочем, для трупа сгодится. Только зря вы меня похоронили: я ведь не умер.

– Вы!.. вы!.. вы!.. – Мэтр Лори не мог ничего сказать, только повизгивал, как девственник на шлюхе, затем глаза его округлились, он тоненько вскрикнул и тоже потерял сознание. С его падением в аудитории не осталось никого, кто мог соображать. Лишь белоголовый новичок никоим образом не среагировал на панику и остался сидеть, как сидел, спокойно глядючи на кафедру и человека на столе.

Он и ещё Бенедикт.

– Яд и пламя. – Травник сел и опустил ноги на пол. Отнял от живота окровавленную ладонь, посмотрел на неё и поморщился. Прижал обратно. Посмотрел на Бенедикта, на беловолосого и задержался на последнем.

– Рутгер, ты? – позвал он и прищурился. – Я плохо вижу.

– Я, – откликнулся беловолосый. – Я так и знал, что ты устроишь что-нибудь подобное.

– Хрен да маленько я чего устроил, – выругался травник. – Думаешь, я стал бы столько ждать, когда б пришёл в себя? Чёрт, я весь закоченел. Что они со мною сделали?

– Забили палками. Я только и успел что утащить твой посох.

– А тот мальчишка… жив?

– Жив, что ему сделается. Бегает. Вчера его видел.

– Это хорошо. Найди мне какую-нибудь одежду.

– Да раздень ты кого-нибудь! – огрызнулся поименованный Рутгер. – Хватит ходить в этой дурацкой рясе. Это ж надо было додуматься лезть в город в таком виде!

– Некогда мне было переодеваться: счёт на секунды шёл! – рассердился в свою очередь Лис. – И нечего на меня орать. Парня хватанули по затылку, у него череп был проломлен, что мне оставалось? Я и так едва успел. В конце концов, я мог надеяться на снисхождение… – Он покачал головой: – Ах, что же стало с Лейденом, веротерпимым Лейденом, который укрывал отцов-пилигримов от преследований короля Якоба? В какую пучину ненависти и безумия бросает людей война!

Травник слез на пол, присел, перебрал валяющиеся инструменты, отыскал иглу, потом лигатуру, негнущимися пальцами заправил нить в ушко, уселся поудобнее и начал зашивать разрез на животе.

Бенедикту впервые за весь вечер стало по-настоящему дурно. Он сидел ни жив ни мёртв и искренне надеялся, что его из-за мольберта не заметят. Однако мечтам этим не суждено было сбыться.

– Молодой человек… да, вы, – окликнул его травник. – Подойдите сюда.

Бенедикт встал и на подгибающихся ногах спустился к кафедре.

– Подержите вот здесь, мне не хватает рук. – Лис указал пальцем. – Да, вот так. Очень хорошо.

Бенедикт прижал один край раны, Лис – другой и снова заработал иглой, благо мэтр Лори не успел разрезать глубоко. Кожа травника была холодна как лёд. Бенедикт едва сдерживал тошноту.

– Как ваше имя? – спросил травник.

– Бенедикт… Бенедикт ван Боотс.

– Мне почему-то знакомо ваше лицо. Я где-то видел вас, но где – не помню. У вас крепкие нервы и ловкие пальцы, Бенедикт ван Боотс. Вы медик?

– Живописец.

– Редкостная выдержка для живописца. Можете убрать палец. – Травник завязал последний узелок, обрезал нитку с помощью ланцета и поёжился: – Ох, как же всё-таки здесь холодно… Дайте мне взглянуть на ваш рисунок.

Из тупиковой комнатки за кафедрой, где покойников готовили к публичной препарации, показался Рутгер с ворохом тряпья.

– Эй, Лис! – позвал он. – Здесь твои ряса, башмаки и плащ. Нам повезло, что они раздевают жмуриков прямо тут. Одевайся, и ходу отсюда.