Кукушка

Вчера Жуга вернулся вдребезги измотанный, один, без Рутгера, в каком бы тот обличии ни пребывал. С него лило. Он даже не нашёл в себе сил пойти в дом Герты и заночевал в корчме у «Пляшущего Лиса». Сусанна осталась с ним. В последнее время подобное происходило с ними всё чаще. Не сказать, что Сусанну это радовало, хотя следовало признать, что в некотором роде она своего добилась. Тётушка Агата позволяла ночевать у неё бесплатно. Вообще, насколько девочка успела заметить, хозяйка корчмы относилась к рыжему страннику с непонятной смесью уважения и сострадания, будто в этих чувствах находила выход нерастраченная материнская любовь. Со слов Жуги Сусанна знала, что детей у Агаты не было, ни своих, ни приёмных.

Будто прочтя её мысли, Агата постучалась и вошла.

– Спите? – спросила она.

– Нет.

– А где Жуга?

– Ушёл.

– Ах ты ж, господи, – расстроилась та, села на табурет и сложила руки на коленях. – А я и не видела. И не завтракал?

– Нет. Он спешил очень. Он всегда теперь куда-то спешит.

Агата покачала головой. Сусанна тем временем кончила умываться, завязала юбку и стала укладывать волосы в чепец.

– Зря ты это затеяла, девонька, – вдруг произнесла Агата.

– Что затеяла, тётушка? – обернулась Сусанна.

– С травником. Не дело это.

Сусанна с вызовом вскинула белокурую головку.

– Я его люблю! – сказала она. И густо покраснела.

Агата снова покачала головой:

– Девочка моя, ты ещё совсем дитя. Ты даже не знаешь, что это такое – любить. А я этого парня знаю десять лет. Почти одиннадцать. Видала всех его зазноб, видала его всякого, и в мире, и в злобе. Конечно, ты ему по сердцу, но, уж поверь мне, зря ты это затеваешь. У него сейчас такое помрачение: не помнит он себя. Меня не узнаёт, порою имя своё и то забывает, откликается на брата Якоба, а иногда и этого не помнит. Позовёшь его, а он смотрит на тебя как сыч и будто вспоминает. И с тобой такой же стал. Блаженный он, как есть блаженный. Но и то правда, что не мне судить вас. Не гляди так на меня: я же с тобой не спорю, впрямь ведь дело молодое, стерпится-слюбится, всяко может быть.

Тут Агата поморщилась, потёрла грудь и посмотрела на девушку снизу вверх. Во взгляде её была боль.

– Что-то худо мне, – пожаловалась она, – знобит. И сердце ноет. Не иначе мой муженёк опять какую-нибудь дурь затеял. Непоседа, ох, непоседа… Шестой десяток разменял, а всё никак не угомонится.

– Да ну что вы, право слово, тётушка! – неловко попыталась утешить её Сусанна. – Наверное, просто так заныло, к дождю.

– Наверное, – осторожно согласилась та. – Может, и к дождю. А только вот что я скажу тебе, девонька: поживёшь с любимым человеком лет с десяток – начинаешь чувствовать его как себя, какие бы дороги вас ни разделяли. Когда души срастаются, всё больно, где ни ущипни. Ты слушай, слушай, а как подрастёшь, сама поймёшь, что так оно и есть. Я вот смотрю на Жугу и думаю: а странный стал лисёнок наш, и правда. Будто чувствует кого-то или что-то, боль чужую, как вот я. Да не одну чью-то боль, а всех сразу. Потому он и срывается, потому и бежит куда-то, чтобы хоть немного притупить её, помочь, утешить. Ох, Иисусе Христе, помилуй мя за мысли крамольные, но я и вправду думаю порой, не святой ли он, наш травник. Не дёргала бы ты его. Не это ему нужно сейчас.

Сусанна растерялась.

– Он мой друг! – выпалила она, не зная, что ещё сказать в своё оправдание. – Мой лучший ДРУГ!

Агата вздохнула, скомкала передник и снова покачала головой:

– С друзьями, дочка, так не поступают.

* * *

Лейденцы напали ночью, и при этом так внезапно, что испанцы даже не сразу поверили, что это горожане, – подумали, что скрытно подошли войска Оранского. А нападавшие были измождены, худы, вооружены кто чем, но рубились так яростно, будто это был последний бой последних людей на земле. Зачем они решились, для чего – войскам де Реквесенса это было непонятно. Всё походило на какой-то акт отчаяния. Так или иначе, но испанцы быстренько опомнились и взялись за оружие.

Атака застала Золтана врасплох: он проснулся от пушечной пальбы и тотчас оказался в гуще мечущихся людей. Костры были растоптаны, повсюду мелькали бегущие тени, блестел металл, все ругались и кричали друг на друга.

– Что стряслось?!

– Зеландцы, господин Хагг! – выкрикнул в ответ Иоганн. – Не иначе решились на вылазку! Ах ты ж, господи боже, подымайтесь скорее: надо ноги уносить, пока не поздно!

– Аш-Шайтан, – выругался Золтан и огляделся. – А лошади где?

– Да разве теперь разберёшь! Унеслись!

Вновь раздался залп. Соседний костёр разметало ядром, в чёрное небо взлетели искры, головни и комья земли. А с юга, словно шум прибоя, уже накатывались вопли, звон железа, грохот выстрелов и лошадиное ржанье. Золтан не успевал сообразить, что, где и как. «Старею!» – мелькнула привычная мысль.

И вдруг он запоздало понял, что он вовсе не стареет, а уже постарел.