Куликовская битва. Одна строчка в летописи

   -Плохой мир – лучше, чем хорошая сеча, – говорит он, – может, откупимся ныне? Нам бы пока усмирить князя Литовского Ягайло и князя Олега Рязанского. Вот закончим объединение Руси, а уж опосля и дадим Мамаю по заднему месту?

   -Нет, друже Микула! – вскричал Семён, – хватит Орду кормить. Стон по земле стелется от бесчинств поганых ордынцев. Пришло время и Руси свободно вздохнуть.

   Долго они спорили, забыв обо мне, а я стою пред ними, и дыхнуть не смею.

– Вот что, – проговорил, наконец, Дмитрий Иванович, – чует сердце моё, что не дань интересует царя ордынского, а землица наша. Пошлю к нему посольство, чтобы время выиграть. А пока посольничать будем, я дружину крепкую сберу и дадим бой. Пришло время указать захватчикам на дверь. Натерпелись за столько лет и хватит!

   Князь постоял, молча, задумавшись, потом пристально посмотрел на меня и сказал:

– А что Захарий! Поедешь к Мамаю посольником моим?

   -Ох, и напужался я! – заулыбался своему воспоминанию Захарий.

   -Яки можно? – отвечаю я князю. – Посольники все из бояр великих, мужи толковые и учёные, а я кто? Сын купца, у которого молоко на губах не обсохло.

– Не скромничай. Справишься! Молод – не беда. Я вижу: ты – муж достойный и не по годам сообразительный, – говорит князь. – Повезёшь подарки дорогие и молвишь Мамаю так: князь Дмитрий Иванович челом тебе бьёт и мира вечного желает. Собирает, дескать, он посольство великое к царю Мамаю и всё из бояр знаменитых. Привезут они дань Орде, какую он скажет. Ну, а далее, тяни время и морочь ему голову небылицами чудными о любови князя к Орде Золотой.

   -Пусть Мамай ждёт моё посольство и дань, – рассмеялся тогда князь, а я тем временем дружину сбирать буду. Что скажешь, друже Семён?

   -Правильно, Дмитрий Иванович, – поддержал его Мелик, – а я дам Захарию пятнадцать своих орлов – соглядатаев, пусть они силу ордынскую подмечают. А в ночь пошлю отряд особый за Дон – реку: неплохо было бы языка заарканить из князей ордынских. И планы их коварные до конца раскрыть. Как, Дмитрий Иванович, одобряешь?

   На том и порешили тогда, и вскорости поехал я в Орду посольничать. Разодели меня, как царевича, злата много дали и браги крепкой. Чтобы Мамая поить. Семён Мелик дал мне лучших людей своих и двух толмачей, чтобы гутарить мы могли с Мамаем.

   В землях рязанских князя Олега его дружина нас перехватила. Узнал князь Олег, что к Мамаю я еду и что я – особый посол князя и спрашивает меня:

   -А знает ли князь Московский, что Мамай по осени, когда крестьяне урожай снимут, на него идти собирается?

   -Почём же мне знать? – говорю ему, – Дмитрия Ивановича и спрашивай.

   -Знает, видимо, коль посольство к Мамаю не в срок отправил – говорит он мне, – только того не знает Дмитрий Иванович, что князь Литовский Ягайло на помощь Мамаю собрался. Восемьдесят тысяч латников хочет с собой привести. Так и передай это князю. А ещё передай, что я тоже пообнадёжил Мамая своею дружиною. Только скажи Дмитрию Ивановичу, что человек я православный и не Иуда. Не стану я Мамаю против Руси служить. Но… и за него, князя Московского, ворога своего, стоять не буду.

   Отпустил он меня, а я человека к Семёну Мелику послал со словами князя Олега…

   Ну, а потом, за Доном великим повстречали мы дозор ордынский и отвели они нас в степь к обители царя Мамая. Хорошо он меня принял. Да и как же иначе? Я много подарков дорогих привёз.

   Три дня мы с ним бражничали. Он и девок своих мне в жёны предлагал.

   -Краси-ивые все, – тихо сообщил Захарий Никите, чтобы не слышали жена и внучка, и, покосившись на Ефросинью, громко добавил, – православный я, чай, и венчанный – даже взглядом оную не окинул. Вот! Моя – то лебёдушка мне дороже и краше всех поныне.

   Пока я бражничал, люди Семёна не дремали и всё примечали: и людишек прибывающий в стан, и само число ратников в стане, и обоз из скольких телег состоит. Ничего от их внимательных очей не укрылось.

   На третий день распрощались мы с Мамаем.

   -Буду ждать посольство и дань от князя московского, – сказал он мне на прощанье.

   Сам улыбается, по плечу хлопает и приговаривает:

   -Хорош урус, хорош. Возвращайся ко мне, я тебя мурзой сделаю и жён дам – сколько пожелаешь.

   С тем я и отбыл назад в Москву.

   Въехали мы в Залесскую сторону – грады русские не узнать. Загудела Русь, словно на пожаре. Набаты бьют, люди суетятся, как мураши потревоженные, причём не просто суетятся, а суетятся с весёлым и бесшабашным отчаянием. Как будто праздник великий грядёт, а не смерть лютая. Мужики вооружаются, посадские для них кольчуги плетут, ковали мечи булатные справляют, купцы снедь дармовую к лагерю свозят. Со всех сторон необъятной Руси люд прибывает спеша друг пред другом за Русь-матушку свои животы положить. Страсть Господня, одним словом! И весь этот мир из городов и деревень русских в Коломну направляется, куда князь Дмитрий Иванович приказал быть всем к 15 августу.

   Взял Семён Мелик меня в свой сторожевой полк гонцом. Вот Фросюшка соврать не дозволит – минуты свободной в дни сбора на битву для неё не было. Ни поцеловать, ни приголубить. То туда с приказом лечу, то сюда. А потом и выступили из Москвы на Коломну.