Куликовская битва. Одна строчка в летописи

   Договорившись, что завтра Захарий расскажет ему про битву на реке Вожа, Никита ушёл, а Захарий, проводивший его до калитки, где они проболтали ещё чуть не час, до конца дня ходил сам не свой, что-то бормоча себе под нос. Ночью же Ефросинья слышала, что муж не спит, а только ворочается с боку на бок, да кряхтит.

   -Ты что, Захарий, не спишь? – проснувшись в очередной раз, спросила она, – аль занемог? Что же с вечера молчал? Баньку бы истопили.

   -Завсегда так, – недовольно ответил Захарий, – я тут думу думаю, голову сломал, а ты спишь, как дохлая лошадь.

   -О чём же кручинишься? – удивилась Ефросинья, – чай, слава Богу, все живы и здоровы.

   -О чём, о чём! Как истории складно сказывать. Слыхивала, как Никита складывает? Захарий помолчал и произнёс:

   Что за шум над рекою над Пьяною,

   Эхом смертным над Русью разносится?

   Вот как надо слова складывать! Чтобы на сердце мёдом ложились, чтобы пронимали человека до мурашек по спине. А я что? Лапоть мужицкий и рассказы мои мужицкие, только в хлеве баранам и сказывать.

   -Бог с тобой, Захарий! – запротестовала Ефросинья. – Ты же лучший сказальщик в нашей слободе. Никто у нас так сказывать боле не может. Ну, а Никита… Так на то он и монах, он же грамоты разбирать научен. Вот у него и получилось шибко ладно, как в этих грамотах.

   Ефросинья помолчала немного, видимо, обдумывая что-то, и добавила:

   -Не кручинься, Захарушка, попусту. Попроси Никиту научить тебя словам ладным, он и подсобит. Вот завтра придёт, ты и потолкуй с ним, а я ему ещё мёду налью, чтоб посговорчивей был.

   -Сам -с- усам, – проворчал Захарий, – вот подучусь малёхо и где ему, молокососу, со мной тягаться будет. Спи.

   -Поспишь с тобой. Ты бы, Захарий, саблю-то снимал с пояса, когда спать ложишься. Весь бок мне истыкала, проклятая. Носишься с ней, как чёрт с торбой. Вот спрячу её, узнаешь тогда.

– Вот ещё что, – не давая ей заснуть, продолжил Захарий, – давай нашу внучку Любаву за Никиту выдадим? Парень он хороший. Да и грамоту знает. За таким она не пропадёт.

– Ты, что совсем рехнулся? – Удивилась такому повороту разговора Ефросинья, – ну, прямо спятил на старости лет. Как это можно? Он же монах и постриг принял.

– Ничего он не принимал, – огрызнулся Захарий, – я с ним поговорил у калитки. Он сирота круглая. Родители померли на пожаре, когда он маленький был. Не помнит он их. Его в монастыре приютили. Вот и живёт он там, по сей день в послушниках. А постриг Никита не принимал. Не хочет он монахом быть.

  -Я Захарий Иванович, – сказал он мне, – хочу дом свой заиметь. Чтобы всё как у людей: и жена была, и дети. Вот как Фрося дело обстоит, а ты рехнулся-рехнулся.

– Ну, коль так, то Бог знает, что делает, – довольным голосом ответила Ефросинья, – а то я уже испугалась за Любаву. Слава тебе Господи.

– Чего ты испугалась? – Озадаченно спросил Захарий, – и чему Бога славишь?

– Да ну тебя, Захарий, – ответила Ефросинья, – у тебя, что глаза на затылке? Ты разве не видел, как Любава из светёлки во двор и обратно десять раз слетала, пока Никита у нас был? А глаза её ты видел?

– Ничего я особого не видел, – произнёс Захарий, – ну бегала внучка, как заполошная. Оттудова мне знать, какая её муха укусила? И что из этого?

– А ничего! – отрезала Ефросинья. – Приглянулся он ей дюже, вот что. Мне и жалко её стало, что он монах и положила она на него глаз зря. Только душу изведет, и сердце своё разобьёт. И моё тоже.

– Так, что нам теперь делать? – спросил Захарий.

  Ефросинья ничего Захарию не ответила, или уснула, или притворилась, что спит.

   Утром Ефросинья видела, что Захарий поднялся в хорошем расположении духа. Он весело ходил по избе и, поджидая монаха, с торжеством поглядывал на жену.

   Наконец пришёл Никита.

   -Спишь долго, – недовольно проворчал Захарий. Ему видимо не терпелось продемонстрировать, то, что он придумал за ночь.

   Никита неопределённо кивнул головой и принялся уплетать хрен с редькой, предложенный ему Ефросиньей. На стол накрывала Любава. Как отметил про себя Захарий, внучка выглядела сегодня по праздничному. В косу Любавы была вплетена яркая лента, вместо повседневного, много раз стираного платья, на ней был сарафан, а на ногах сапожки, которые она берегла как зеницу она и одевала только по великим праздникам.

– Ну и глазастая у меня Фрося, – отметил про себя Захарий, – ничего от её глаз не укроешь.

  Никита, исподтишка поглядывал на Любаву и уплетал квас с хреном. Наконец, он смахнул со лба пробивший его пот и принялся вытаскивать из сумы свои дощечки.

   -Ну, с Богом, – проговорил он, – Захарий Иванович, поведайте мне о сражение на реке Вожа (В 1378 году войска Дмитрия Донского на реке Вожа разгромили крупную группировку Орды под командованием ордынца Бегича).

   Захарий почему-то встал с лавки, и Ефросинья заметила, что он волнуется. Прокашлявшись, Захарий выдал:

   Что за шум над рекою над Вожею,

   Эхом радостным перекатывается?

   То полки не ордынские – русские

   Добру славу себе завоёвывають.