Куликовская битва. Одна строчка в летописи

   Поискали Арапшу полки Пересвета – не видно нигде поганого. Решили, что Арапша испугался силу русскую и в степь свою, не солоно хлебавши, откочевал. Поставили дозоры далёкие войско стеречь, а сами бражничать принялись на берегу реки. Речка, словно провиденье Божье, как на грех, Пьяна, называлась. Поостерег Пересвет князя (командовал походом князь Иван Дмитриевич Нижегородский), но не послушал его князь. Молод был, яки трава муравая через неделю, как снег истает. Мол, что бояться? Дозоры стоят? Стоят! А раз так, то если сунется Арапша, то к его приходу завсегда будем готовы. Доспехи сняли, и мёд хмельной по кругу пустили. Арапша же тем временем сбил дозоры без крика и шума, а потом уж над пьяным-то войском русским покуражился. Налетел, словно смерч, и погубил всех соколов пьяных, а кого и в полон взял. Дорога была открыта ему, пошёл он смело города русские жечь вдоль Волги.

   Спустя какое-то время послал князь Дмитрий Иванович посольство в Орду повыкупить душ христианских из их полона, и привезли ему Пересвета. Он цел, оказался, оглоушили его тогда, на Пьяна реке, палицей дубовой и в плен взяли без сознания. Князь же Иван Дмитриевич погиб там. Упал Пересвет в ноги князя и заплакал, как дитяти малое:

   -Прости ты меня, государь, за ум мой скомороший. Дозволил я Арапше побить дружину славную. И зачем ты, княже, дал откуп великий за душу мою тёмную! Поделом мне было за позор русского оружия всю жизнь в плену сидеть ордынском с колодою на шее.

   Поднял его Дмитрий Иванович, поцеловал и простил душу православную. Но Пересвет, совестливая душа, не смог боле людям в глаза смотреть. И попросил князя отпустить его с миром в Троицкий монастырь к Сергию Радонежскому грех свой перед Русью замаливать. С тем и ушёл. Жене своей только весточку послал: не жди, мол, и прости, если можешь.

   Захарий замолчал, а Ефросинья зашмыгала носом.

   -Не знал я этого, Захарий Иванович, – промолвил Никита, – благодарствую за ум-разум. Зато дальше я всё знаю из разговоров в народе, как Пересвет-богатырь зачинщиком битвы был и погубил басурманина Челубея. Правда, в летописи Софония Рязанца этого момента почему-то нет. Как так? Почему он не описал этот геройский поединок?

   -Ой, ли, Никита, – усмехнулся Захарий, – всё ли ты ведаешь? Считай, полтысячи бояр именитых пало в тот день, да двенадцать князей. Ведаешь?

   -Ведаю, Захарий Иванович.

   -Все они похоронены князем Дмитрием Ивановичем на Непрядве реке при Куликовом поле. Ведаешь?

   -Ведаю.

   -А Александра Пересвета убиённого через всю Русь-матушку везли в Москву и с почестями положили в Симоновском монастыре.

   Вот и спрашиваю я тебя: за что честь такая ему выпала? За поганого Челубея? Разве только один Пересвет отличился в той битве?

   -Не-е зна-а-ю, – удивившись такому повороту, в растяжку ответил Никита,– я и не задумывался над этим. А, действительно, почему, Захарий Иванович?

   -Потом скажу, когда по порядку до битвы дойдём, – уклонился Захарий, довольный, что загадал загадку учёному монаху и подмигнул Ефросинье.

   Ефросинья одобрительно кивнула мужу, мол, знай наших и неожиданно предложила мужикам выпить мёда.

   -А что? – сразу оживился Захарий, – выпьем, Никита? Уж если моя Ефросинья предлагает, то это только на пользу пойдёт. Обычно, голубка моя, кроме кваса ничего не предлагает. Пить говорит – здоровью вредить.

   -Вроде бы грех пить в постный-то день, – зачесал затылок Никита, – да Бог простит: уж больно велика честь выпить хмеля с самим Захарием Тютчевым.

   Они стали выпивать, а Ефросинья никак не могла наудивляться на своего Захария. Как он помнит всё? Стар же, как пень мохом поросший. Вот она, хотя и слышала от мужа все эти истории много раз, которые он вначале рассказывал для сынов, потом для внуков, а теперь и для правнуков, тут же забывала все даты и имена. Уже через пять минут она не могла сказать, как звали хана, о котором рассказывал в очередной раз её муж – то ли Манра, то ли Хонжа, то ли Возжа. И как он может в этаком-то возрасте помнить все эти басурманские имена?

   В деда своего, наверное, – подумала она в очередной раз, – свекровь сказывала, что память у него острой, как у юноши до самой смерти была. Вот и Захарий такой же: все считалки детские помнит. Прибегут, бывало, правнуки со двора и спрашивают:

   -Деда, деда! Расскажи нам считалку про пирожки с зайчатиной, мы в прятки хотим поиграть, да считалку забыли. Захарий им и расскажет. А вот она уже всё позабыла: и как с подругами в куклы играла, и какие у них были считалки.

   Никита собрался уходить и начал собирать свои дощечки.

   -Поведай, Никитушка, что ты там накарябал, – попросил Захарий. – Дюже интересно.

   Никита взял в руки дощечку и прочитал:

   Что за шум над рекою над Пьяною,

   Эхом смертным над Русью разносится?

   То ордынцы, лисицам сподобившись,

   Пьяных витязей русских затравливают.

   Захарий был поражён.

   -Не сказывал я тебе про лисиц-то, Никита, – растерянно проговорил он. Затем покачал головой и добавил:

   -А всё-таки ладно у тебя получилось. Слышь, мать, вот как истории сказывать-то надо. Точно как сказал, что лисицы ордынские Пересвета перехитрили.