Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

При этом слова «Задонщины» «А не бытии тебе в Батыя царя. Царь Батый былъ 400 000 вою, воевалъ всю Русскую землю и пленил от въстока и до запада. А казнилъ богъ Русскую землю за съгрешение» можно истолковать и в том смысле, что покорение Батыем Руси было связано с наказанием Бога православных за их прегрешения. Между тем поход Мамая к подобного рода войнам отнести нельзя. Именно поэтому он терпит поражение и вынужден бежать «поганый Мамай, и от насъ по задлешью»[1045].

Таким образом, отмеченное в «Задонщине» помилование князей Дмитрия Московского и Владимира Серпуховского должно рассматриваться не столько как избавление от угрозы со стороны Мамая, но как освобождение русских земель от ордынского ига, которым православные были наказаны в лице Батыя и его войск. Правда, можно считать, что автор памятника лишь подчеркнул, что Мамаю не удалось повторить поход Батыя.

Показательно, что в Краткой редакции «Задонщины» особо подчеркнуто, что «тогды было благовещение на Пасху»[1046]. Вероятнее всего, данная вставка была сделана Ефросином в преддверии 1492 г. — ожидаемого конца света. Дело в том, что совпадение Пасхи и Благовещения — так называемая Кириопасха — рассматривалось в Средневековой Руси как потенциальная дата конца света. Как отметил И. Н. Данилевский, «подобное предзнаменование придавало происходящему (событиям, связанным с Куликовской битвой. — Авт.) еще больший драматизм»[1047].

Таким образом, поэтическая «Задонщина» отразила все установки, характерные для описания Куликовской битвы. Это и защита Руси, и христианства от иноверцев, и жертвенное искупление грехов на поле битвы, и связанное с ним избавление от иноземного ига, которое, в свою очередь, связано с освобождением от выплат дани. При этом «Задонщина» «оказала влияние на последующие рассказы о "Мамаевом побоище" — как летописные, так и внелетописные»[1048].

Не позднее первой четверти XV в. для общерусского свода была написана «Летописная повесть о Куликовской битве». Она была помещена в памятнике общерусского летописания, ставшем протографом Софийской I, Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей и всех восходящих к ним летописей. По всей вероятности, упомянутый свод был составлен при дворе митрополита Фотия. Не исключено, что участие в этом принимал Епифаний Премудрый[1049].

В «Летописной повести о Куликовской битве» произошло концептуальное переосмысление сути сражения на Дону. По мнению составителя, безусловно соответствовавшему взгляду церкви, Куликовская битва была не просто эпизодом в противостоянии христиан и поганых басурман, не просто победой православного воинства, но испытанием, потребовавшим от каждого выбора своего пути (в подражание Христу или в подражание Иуде) и зависимости судеб мира от этого выбора (воскресение земли или погибель). Иначе понимается и значение победы, которая, по мнению автора «Летописной повести», предотвратила конец света[1050], поскольку выбранное русским воинством поведение рассматривалось как угодное Богу.

В СI-НIV столкновение московского великого князя и ордынского темника уже традиционно рассматривается как противостояние православного христианства и безбожных «измаильтян»: «Окаанный же Мамай разгордевся, мневъ себе аки царя, нача злыи съветь творити, темныа своа князи поганыя звати, и рече имъ: "Поидемь па рускаго князя и на всю землю Русскую, яко же при Батый было, христианство потеряем, а церкви божиа попалимь [огнемъ] и кровь христианскую прольемь, а законы их погубимь" И сего ради… съ яростию подвижася и силою многою, хотя пленити христианъ» (курсив мой. — Авт.)[1051].

Показательно, что столь же традиционно нашествие иноплеменников связывается с Божьим провидением: «…Се же бысть грехъ ради наших, въоружаются на ны иноплеменници, да быхомъ ся отступили от своих неправдъ, от братоненавидениа, и от сребролюбия, и в неправды судящих, и от насилья. Но милосердъ бо есть богъ человеколюбець, не до конца прогневается на ны, ни въ векы враждуеть»[1052]. Однако автор завершает отсылку к Божественной воле оптимистической цитатой из 102-го псалма: «ψедръ и млтивъ гдь, долготерпѣливъ и многомалитвъ. Не до конца прогнѣваетсѧ, ниже во вѣкъ враждетъ» (Пс. 102: 8–9).

Данная выдержка из памятника ставит под сомнение утверждение В. Н. Рудакова, который отмечает, что особенностью памятников Куликовского цикла, в том числе и ««Летописной повести»», «является практически полный отказ от традиционного для предшествующего периода восприятия нашествия как кары Господней "за грехи"»[1053].