В то же время, в отличие от письменной традиции ХIII–ХIV вв., теперь степень прегрешений выглядит не столь катастрофично. Автор памятника не только констатирует возможность прощения «милосердного человеколюбца», которая в случае исправления христиан декларируется в ранних рассказах. В нем впервые напрямую утверждается намерение Господа помиловать Русь и избавить православных от порабощения: «Но хотя человеколюбивый богъ спасти и свободити родъ христианскыи молитвами пречистыя его матери от работы измаилтьская, от поганого Мамая и от сонма нечестиваго Ягаила, и от велеречиваго и худаго Олга Рязаньского»[1054].
В то же время события 1380 г. не просто показатель богоизбранности русского народа, его прощения, которое еще нужно заслужить. В связи с этим в рассказе возникают мотивы искупления грехов в кровопролитнейшем сражении с иноверцами. Как отметил А. И. Филюшкин, в рассказе «события 1380 г. рассматриваются в аспекте выбора пути служения: Богу или дьяволу, судьбы Христа или поступка Иуды». Исследователь отмечает, что в отличие от ранних летописных рассказов «на смену констатации события и его воспеванию приходит концептуальное осмысление битвы и ее значения в истории Руси и в вековом противостоянии Москвы и Степи. В повествовании появляется некая схема с четко обозначенными ролями персонажей»[1055].
Главное действующее лицо, роль которого должна быть положительной, это православное московское воинство во главе с великим князем Дмитрием. Для выделения данной роли автор описывает переход его войск за Дон и их построение на Куликовом поле в словах и категориях, близких к описанию в Евангелии мученической смерти Иисуса на кресте. Тем самым автор приравнивает битву русского воинства с Мамаем к крестному пути Христа.
Так, например, отмечается: «Заутра же в субботу порану, месяца сентября 8 день, в самый празник госпожинъ, въсхлдящу солнцу, и бысть тмя велика по всей земли и мгляно было бяше того утра до третиаго часа. И повеле господь тме уступити, а свету пришествие дарова. Князь же великыи исполни полки своа велици, и вся его князи русстии свои полкы устроившее, и великыа его воеводы облачишася въ одежда местныа. И ключя смертныа растерзахуся, трусъ же бе страшенъ и ужасъ събраннымь чадомъ издалече от встока и до запада»[1056].
Данные изречения отвечают евангельскому описанию смерти Иисуса:
Показательно, что и сама битва описывается как событие жертвенного порядка: «И бысть сеча зла и велика и брань крепка, и трусъ вели къ зело, яко от начала миру сеча такова не бывала великимь княземь русскимь, яко же сему великому князю всея Руси. Бьющим же ся им о г шестаго часа до 9-го, прольяся кровь аки дождева туча обоих». А также: «Москвичи мнози небывалци то видевши, устрашишася и живота отчаявшеся, и на беги обратившееся, и побегоша, а не помянуня, яко мученици глаголаху друг къ другу: "Братье, потерпимъ мало, зима яра, но рай сладокъ; и страстенъ мечь, но славно венчание"»[1057].
Вероятно, автор подчеркивал Новозаветные установки на искупление грехов, встречающиеся в Послании к евреям святого апостола Павла: «Да и все почти по закону
Правильный выбор между добром и злом обеспечивает русскому иоинству Божественное покровительство, которое в конечном итоге гарантирует ему победу: «И по сехъ же въ 9 часъ дни призри господь милостивыма очима на все князи русстии и на крепкыя воеводы и на вся христиане, и не устрашишася, дерзнуша яко велици ратници. И видеша верни, яко въ 9 часъ бьющееся, аггели помогающее христианомъ, и святых мученикъ полкы, и воина великаго мученика Христова Георгия, и славнаго Дмитрия, и великых князей тезоименитых Бориса и Глеба, в них же бе воевода свершаннаго полка небесных силъ вели архистратиги Михаилъ. Два воеводы ведеша оканнии полци тресолнечьныя полкы и пламенны их стрелы, яже идуть на нихъ; безбожнии же Татарове от страха божия и от оружия христианьскаго пажаху. И възнесе богъ десницею великого князя Дмитрия Ивановича на победу иноплеменникъ»[1058].