Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

Перед великим князем Дмитрием Ивановичем открывается возможность не просто политического выбора, но выбора пути истиной веры: «Гнездо есмо князя Володимира Киевского, иже изведе нас от смерти еллинская, ему же господь откры познати веру христианскую, якоже оному стратилату Плакиде, он же заповеда нам тую веру крепко держати и поборяти по ней. Аще кто ради постраждет в оней, то во оном веце со святыми божиими будет». Поэтому столкновение в Куликовской битве рассматривается как сражение против разрушителей истинной веры: «Сам же князь великий воздев руци свои на небо и нача плакатися глаголати: "Господи, боже, творче и человеколюбче, молитвою святых мученик Бориса и Глеба, помози, господи, яко же Моисею на Амалика, перво Ярославу на Святополка, и прадеду моему Александру на хвалящагося короля римского разорити его отчество. Не по грехом моим воздаждь ми, излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай нас во смех врагом нашим, да не порадуются на нас враги наши, ни рекут страны неверных: где есть богъ их, на нь же уповаша? Как бы поражая кости мои, ругаются надо мною враги мои, когда говорят мне всякий день: "где Бог твой?". И помози, господи, христианом, ими же величается имя твое святое"»[1161]. Не случайно в тексте присутствует цитата из Псалтири: «Не по грехом моим воздаждь ми, излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай нас во смех врагом нашим, да не порадуются на нас враги наши, ни рекут страны неверных: где есть богъ их, на нь же уповаша? Как бы поражая кости мои, ругаются надо мною враги мои, когда говорят мне всякий день: "где Бог твой?"» (Пс. 41: 11).

Особое внимание привлекает к себе эпизод «Сказания» об ударе засадного полка, решившего исход битвы: «Приспе же осмыи час, абие духъ потягну ззади. Въспи же Волынець гласом велим: "Княже Володимеръ час приде, время приближися!" И рече: "Братья и друзи, дръзаите, сил бо святого духа помогает намъ"»[1162]. «Тако сии крепции мужи, направлении разумным своим воеводою, беху бо яко отроци Давидовы, имъ же сердца беша, аки лвовы»[1163]. Показательно, что в «Сказании» по варианту В. М. Ундольского указание на то, что «духъ» был именно южный, нет. В редакции по Ермалаевскому списку данный эпизод описан следующим образом: «Приспе же час осмый, абие потягну духу южну созади нас»[1164].

В. Н. Рудаков, анализируя отрывок, приходит к выводу, что «упоминание "духа южного" было связано с необходимостью описать сцену не батальную, а проведенциальную, где "дух" знаменовал собой сошествие на помощь русским "Силы Святого Духа". Семантическая близость "духа южного" и "Святого Духа" актуализировала именно знаковую функцию исследуемого чтения… Таким образом, мы полагаем, что "духъ южный", будучи не связан с реальным южным ветром Куликовской битвы, являл собой подчеркиваемое автором "Сказания о Мамаевом побоище" знамение снисходящей на православное воинство Божественной благодати»[1165].

А. И. Филюшкин отметил, что воины засадного полка «…названы "отроками Давидовыми"». Толкование данного оборота может быть двояким. Возможно, здесь просто содержится отсылка на могучих воинов царя Давида. Но более вероятным представляется, что здесь русские сравниваются с «домом Давида», который «будет как Бог» (Зах. 12: 8), на который «изольется дух благодати» (Зах. 12: 10). Как известно, Давид был идеалом справедливого и истинного царя, с которым связывались мессианистские ожидания Израиля (ср. Пророчество Нафана в 2 Цар. 7:5–18)»[1166].

Оба исследователя пришли к справедливым выводам. Однако они не обратили внимания на ветхозаветное описание войны царя Давида с филистимлянами, которое, на наш взгляд, связывает воедино все элементы описания действий засадного полка (и сама засада в «зеленой дубраве», и «духъ южный», символизирующий снисхождение Божественной благодати, и «давидовых отроков»):

Как и в «Летописной повести», так и в данном памятнике поведение Мамая после сражения ярко иллюстрирует судьбу безбожника. Во-первых, темник «и пакы обратишася и Даша в плещи и побегоша в поле неуготованными дорогами в лукоморье»[1167]. Во-вторых, как отметил А. И. Филюшкин, Мамай «напрасно зовет своих неверных богов»[1168]: «Мамай же видевъ победу свою, нача призывати боги своя Перуна, Ираклия, Салавата, Хурса и великого пособника Махъмета, и не бысть ему помощи от них»[1169]. Завершение его земной жизни описано кратко: «А поганый Мамай приде же на место, идеже есть сам град Кафа назданъ бысть, и познанъ бысть не от коих купець и ту убиенъ бысть от фрязовъ, испроверже зли живот свои»[1170]. При этом, в отличие от «Летописной повести», автор «Сказания» не акцентирует внимания на злоключениях Мамая — его судьба предопределена его выбором (он есть орудие дьявола).