Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

Таким образом, можно сделать вывод, что именно к рубежу ХV–ХVI вв. русские люди интерпретировали победу на Куликовом поле как особое событие. В начале XV в. еще сохранялась близость восприятия сражений на Воже и на Дону. В «Житии преподобного Сергия Радонежского» не определено, в каком году святой благословил московского князя на борьбу с татарами, только по упоминанию церковных праздников можно догадаться, что речь идет о Вожской битве[1179]. В «Летописной повести о Куликовской битве» Рогожского летописца 40-х гг. XV в. ошибочно дано название «О воине и о побоище иже на Воже»[1180]. Тем не менее Куликовская битва начинает приобретать особое значение и казаться событием, предотвратившим скорое наступление конца света. На рубеже ХV–ХVI вв. победа на Дону в глазах потомков становится событием, утвердившим избранность Руси («Сказание о Мамаевом побоище»). Именно тогда благословение Сергия Радонежского перед Вожской битвой было приурочено к победе на Куликовом поле.

Такое резкое преувеличение значения Куликовской битвы общественным сознанием особенно заметно, если сопоставить итоги сражения с их осмыслением потомками. Ведь победа Дмитрия Ивановича не означала свержения власти Орды, ибо его противником был не «царь», а узурпатор Мамай, разгром которого способствовал усилению власти хана Токтамыша[1181].

Переосмысление событий 1380 г. в эту новую историческую эпоху заставило еще раз обратиться к «Задонщине», новые редакции которой были составлены в 70-х гг. XV в.[1182] Причем авторы переработок сочли необходимым сохранить восторженность первоначального текста.

Обращение к теме победы на Куликовом поле стало довольно часто использоваться в официальной публицистике в конце XV и особенно в XVI в. Именно при Василии III Ивановиче его прапрадед, великий князь Дмитрий Иванович, обрел свое историческое прозвище Донской[1183]. Так он назван в сообщении о чуде, свершившемся в Архангельском соборе Московского Кремля над могилой победителя Мамая. Впервые это известие встречается в Степенной книге, а затем повторяется в разрядных книгах XVII в. В Пространной редакции Разрядной книги 1475–1605 гг. записано: «Лета 7033-го году загорелась о себе свеща в Орхангиле в церкви над гробом великого князя Дмитрея Ивановича Донского и гореша шесть дней, а угасла о себе же»[1184].

Время создания единого Русского государства требовало обращения к фигурам прошлого, которые все больше стали приобретать общерусское значение. Для поставленной проблемы показательны данные редакции «Жития Александра Невского», помещенной в Великие Четьи Минеи (Успенский список)[1185]. Данный канон свято-почитания был завершен в 1552 г. В памятнике, посвященном жизни и деятельности великого князя Александра Ярославича, в ряду чудес у его могилы есть описание молитвы в 1380 г. двух старцев. Они просили святого о помощи Дмитрию Ивановичу в его борьбе с иноплеменниками. По свидетельству «Жития», святой Александр Невский восстал из могилы и оказал просимую помощь своему праправнуку[1186].

Обе фигуры — и князя Александра, и князя Дмитрия — таким образом, оказывались символами борьбы за православную веру и независимость. Обращение же к событиям Куликовской битвы в связи с канонизацией Александра Невского в 1547 г. показывает то важное место данного события, которое Мамаево побоище занимало в общественном сознании русского общества того времени.

Особенно плотно воспоминаниями о событиях 1380 г. была наполнена эпоха Казанского взятия. Борьба с казанскими татарами, чьи грабительские набеги не давали спокойно жить никому, воспринималась как дело «земское и государево», т. е. общерусское дело, постоянно заставляла обращаться к образам Куликовской битвы.

О Куликовской битве и великом князе Дмитрии Ивановиче говорится в «Большой челобитной» Ивана Семеновича Пересветова[1187]. Упоминания о них есть в «Степенной книге» и «Казанской истории»[1188]. Иван IV Грозный во время своего похода на Казань всячески старался подражать своему предку. Еще в 1546 г. перед походом он молится перед образом Николая Угрешского, чудесное явление которого связывалось с походом великого князя Дмитрия Ивановича против войск Мамая. В 1552 г. во время похода на Казань царь повторяет поступки великого князя Дмитрия Ивановича, причем именно в том виде, в каком они описаны в «Сказании о Мамаевом побоище».