Кулинарная битва

– Маме с ним тяжело. И сестре тоже. ему и самому хреново – он все понимает. Много лет… Я деньги посылал… Деньги не проблема. Сколько им надо было, столько и посылал. На сиделок и тому подобное. Но не в деньгах дело. – Он поставил чашку и посмотрел Мэй прямо в глаза. – Есть вещи, которые за деньги не купишь. Например, любовь и заботу. Если тебя нет рядом постоянно, значит, тебя нет совсем. а туда-сюда мотаться тоже никому не в радость. Надо каждый день вместе обедать и в магазин за продуктами им каждый день ходить.

Мэй кивнула. Кеннету с родителями повезло. В школе ему было плохо, но дома его понимали. Всегда. Его родители даже ей помогали, когда было видно, что ей нужна помощь. Ей постирать было нужно – его мама давала ей пользоваться их стиральной машиной, как будто все нормальные люди свое барахло в доме друзей стирают. А отец всегда корзину с бельем из дома выносил и в багажник ее раздолбанной машины ставил. Мэй теперь даже вообразить не может, что старик ничего этого не помнит. Но хотя понятно, почему Кеннету нужно быть с ними вместе, все равно полностью картина у нее в голове как-то не складывается.

– Понятно… Но ты же сюда… не на время приехал. Не пока ты отцу с матерью нужен. Вы с Патриком здесь… навсегда обосновались. – Мэй мотнула головой в сторону улицы. – Здесь ведь не Калифорнийский центр дизайна. И даже не центр дизайна Канзас-Сити… Это домашняя гостинница, это маленькая кофейня и это Меринак, и я этого не понимаю. Ты ведь не для того столько лет вкалывал? Патрик, что ли, хотел сюда переехать? Ты еще что-нибудь будешь делать? Потом…

Она теперь уже знала, что Кеннет был самым известным в Сан-Франциско специалистом по брендингу, онлайн-медиа и маркетингу. О нем до сих пор ходят легенды, его до сих пор калифорнийские компании с руками и ногами оторвать готовы. Такому, как он, в Меринаке кофе варить – пустая трата времени.

Кеннет покачал головой:

– Нет, мы не ради Патрика сюда вернулись. Не только ради Патрика. Послушай, Силиконовая долина для нас обоих – пройденный этап. Мы двигались, мы развивались. Стремительно. И даже удовольствие тогда от этого вроде бы получали. Мне вроде бы даже нравилось. А вроде бы и не очень. Мне здесь хорошо.

– Пока. Но ты же не этого хотел. И мама твоя для тебя не этого хотела. И отец тоже. – Она внимательно посмотрела на Кеннета, боясь зайти слишком далеко. Но он был совершенно спокоен, и в его взгляде не было никакого напряжения. – Ты же способен на большее.

Кеннет сунул палец в свой латте, подцепил пенку, со смаком ее слизнул и выпятил нижнюю губу. Эта знакомая ей с детства мина всегда означала: «Спорить не хочу, но возражать буду».

– Я и здесь белая ворона, и там. Только здесь я от других людей отличаюсь, а там – от себя самого.

– Глубоко! – съязвила Мэй, всем видом показав, что он переливает из пустого в порожнее.

Кеннет поднялся и взял ее пустую чашку.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Иногда бывает, ищешь-ищешь что-то важное и нужное, а оно у тебя под носом. Посмотри на себя. Не трогал бы тебя за живое этот городишко и то, что здесь задолго до нас с тобой было, не видела бы ты сама того, ради чего надо «Мими» спасать, ты бы сейчас не приехала. Ты бы все это далеко-далеко послала. – Он наклонился к Мэй: – Я же тебя знаю.

Мэй покраснела. Вот оно что! Выходит, он имеет в виду, что она не только Меринак позади оставила, но и его, Кеннета, бросила. Хочет сказать, что он слишком хорошо о ней думает, что всегда ее переоценивал, а она ломаного гроша не стоит. Она сюда не «Мими» спасать приехала. Мэй хотела ему ответить, но говорить ей было нечего. Кеннет пошел обратно к стойке прилавка поставить в раковину их пустые чашки, глянул на часы, тяжелые, старые, отцовские, и сказал:

– Здесь скоро столпотворение начнется. Пойду позову Патрика и тебя провожу в «Мими», может, с Барбарой поздороваюсь.

Мэй молча согласилась и улыбнулась вышедшему из задней комнаты Патрику, радуясь, что тот не стал ее ни о чем расспрашивать. Они вышли из кофейни, и она искоса взглянула на Кеннета. Утром она красила «Мими» с азартом, но теперь мысль о том, что кто-то оценит ее работу, почему-то особой радости не доставила. Особенно после их разговора.

– Тебя ждет сюрприз, – проронила она.

– Какой?

– Я покрасила вход в «Мими».

Кеннет дернулся и прибавил шагу.

– Не может быть! «Мими» не красили лет… лет… Мэй! Что ты наделала!

Они стояли перед «Мими». Кеннет охнул и прикрыл рот рукой.

– Ты закрасила вывеску Аманды!

У него на лице было написано, что она уничтожила символ их детства. В сущности, так оно и было.

– Посмотри, какая теперь дрянь получилась! Ты даже покрасить как следует не смогла. Сквозь новую краску и буквы, и курица проступают.

Он прав. Когда она ушла отсюда к нему в кофейню, солнце еще не взошло, и мокрая краска совершенно скрывала нарисованную Амандой курицу. А теперь курица выступила как тень, как призрак.

Кеннет поднял банку с краской: