Кулинарная битва

– Не та краска. Эта ничего не скроет. Решила красить – могла бы хоть масляную краску взять. Но масляная долго сохнет – она до вечера не высохнет. И вообще, зачем ты ее закрасила? Лучше Амандиной вывески ничего не придумаешь. Ее весь город любил.

Зрелище действительно было ужасным. В лучшем случае можно сказать – недокрашено. В худшем – кошмарная халтура. Она посмотрела на свою работу глазами Кеннета и теперь увидела результат таким, каким видел его он. Когда человек защищается, он часто злится. Так и в Мэй поднялась злоба. Будто Кеннет в чем-то виноват, она выхватила у него из рук банку с краской.

– Я сейчас по второму разу покрашу.

– Не спасет. Я же сказал, Мэй, краска не та. Сама не разбираешься – надо было у кого-то спросить.

У кого-то? Кого ни спроси, любой бы сказал: «Не трогай вывеску». Кеннет, конечно, пока не знает, что Аманда получила по заслугам, что это ее надо стереть с лица «Мими» окончательно и бесповоротно. Никто про это пока не знает. Ему еще можно попробовать все объяснить, но не будешь же на весь город кричать про то, какие веские у нее прчины.

Кажется, веские.

Но что правда, то правда, на вход в «Мими» без слез смотреть невозможно. Амандиной вывески Мэй не жалко. Аманда их предала и бросила. Но как могла она, Мэй, все так испортить? У нее на глазах выступили слезы.

– Не спросила, и все! – Она чувствовала себя подростком, который знает, что виноват, а оправдания себе не находит. – Что сделала, то и сделала. И ты прав: получилось – хуже не придумаешь. Что же мне теперь делать?!

– Подожди. – Кеннет тяжело вздохнул и опять посмотрел на уродливую стену. – Кажется, у меня есть идея. Стой здесь!

Ее кислая физиономия его даже развеселила:

– Ты, Мэй, полная идиотка. Но, думаю, что-то можно немного исправить.

Он развернулся и направился к себе, а Мэй села на скамейку перед «Мими». Она расстроилась не только из-за вывески. «Мими» существует с незапамятных времен. И Меринак тоже. Но если она их переросла, какой смысл делать вид, что это не так и что все осталось по-прежнему?

Кеннет хочет восстановить старые связи, хочет ощутить свои корни. Пускай, значит, ему так надо. Но от нее-то они чего хотят? Разве им недостаточно, что она сейчас здесь?! У Кеннета тут вся большая семья – он к ним вернулся. И всего, о чем когда-то мечтал, он достиг. А у нее что? Сестра, которая норовит в спину ударить? Мать, которая никогда не изменится? Дом, в который она никогда не войдет? И из-за этого терять все, ради чего она вкалывала? Если бы он об этом подумал, а не выводил на кофе свои вопросительные знаки, он бы ее понял.

Она включила телефон. От Джея ни слова, и ей стало еще более паршиво. Писать она ему ничего не будет – просто пошлет фотографию, на которой дети играют в машине. Фотка вчерашняя. Не страшно – он решит, что это сегодня. Теперь надо проверить сети. Смотри-ка ты! «Кулинарные войны» отметили ее в Инстаграме и твит ее перепостили. Зачем она только потратила вчерашний день впустую! Но все равно у нее сегодня прибавилась целая тысяча подписчиков. За один день такого даже после «Блестящего дома» ни разу еще не случалось. Она щелкнула камерой – большой вазон с посаженными вчера цветами, по счастью, стоял там, где стена выглядела вполне пристойно, загрузила фотографию в Инстаграм и на Фейсбук, и тут как раз появился Кеннет.

Он толкал перед собой тележку с большой белой вывеской на двух плотно соединенных друг с другом листах фанеры и с крючками сверху. Она прочитала: «Скоро откроемся».

Кеннет поставил тележку, стащил с нее вывеску и прислонил к скамейке. Вдвоем с Мэй они взгромоздили фанеру на сиденье.

– Это зачем? Она, конечно, закроет курицу, но…

– Помолчи. Помоги лучше.

Они перевернули фанеру чистой стороной наружу. Кеннет вытащил из кармана жирный фломастер. Отступил на шаг, что-то прикинул, снова подошел к вывеске и принялся рисовать. Мэй и глазом не успела моргнуть, а он уже вывел большими толстыми буквами курсивом: «Мими», и ниже, шрифтом поменьше: «Ресторан основан в». Он вопросительно оглянулся на Мэй.

– В тысяча восемьсот восемьдесят шестом году.

Кеннет нарисовал цифры.

– Я сейчас все это покрашу и, как высохнет, сразу повешу. А ты уходи, пока еще что-нибудь не испортила.

Мэй смотрела на его вывеску. До чего здорово у него получилось! Его вывеска передавала все, что она хотела сказать о «Мими»: это место, где все просто, где нет никаких выкрутасов, это место с традицией и историей. Пусть они друг друга в чем-то не понимают, на Кеннета она всегда может положиться. Он ей опора, не чета Энди и уж тем более не чета Аманде. И вообще, пошла-ка эта Аманда ко всем чертям! Вывеска Кеннета во сто раз лучше!

– Посмотри, – сказала она и ткнула пальцем. – У тебя вторая восьмерка немного завалилась. Первая попрямее вышла.

– Это, Мэй, как говорят японцы, ваби-саби. Иными словами, красоту рождает несовершенство.

Она постояла, посмотрела на Кеннета, потом на надпись, подумала.

– Но ты сделал ошибку. Начал писать шестерку, а потом ее на восьмерку исправил.

– Это как посмотреть. Иди лучше. Я тебе как-никак одолжение делаю.

Аманда