Культура древнего Рима. Том 2

В этом очерке мы отправлялись от тех римских архаических патриархальных представлений, которые сконцентрированы в манципационной формуле. Эти представления, как можно было видеть, эволюционируя, видоизменяясь в ходе развития, оставались живыми в общественном сознании римлян на протяжении всей античной эпохи. Мы хотели, не задавая источнику «наводящих вопросов», услышать и понять его собственный голос — живой голос изучаемого общества, — увидеть свойственные этому обществу способы осмысления социально-экономической действительности с ее противоречиями, которые, в свою очередь, порождали противоречивость раскрывающегося в источниках образа мысли. Мы пытались при этом не потерять из виду цельность этой системы мышления, стремившейся сохранить верность своим патриархальным основам.

Стараясь идти за мыслью источника, избегать ее подмены собственными умозрительными схемами и не желая жертвовать многими деталями (так как эти детали могут быть очень характерны именно для интересующего нас образа мысли), мы ограничились сравнительно узким кругом вопросов. Поэтому в заключение обзора целесообразно вкратце указать на более широкие аспекты затронутых здесь проблем.

Первое, о чем хотелось бы упомянуть, — это роль тех же отраженных в манципационной формуле архаических представлений для осмысления римлянами имущественных отношений. Уже, кажется, многими исследователями принят вывод о том, что в раннем римском праве представление о собственности было растворено в более общем понятии единой «отеческой» (или «домашней») власти, охватывавшей собой и личностные, и имущественные отношения (причем отсутствие точного понятия собственности отнюдь не означало отсутствия соответствующего института)[101]. В ходе развития римского общества целостное представление о власти «отца семейства» дифференцировалось. «Доминий» господина над рабом различался от отеческой власти над детьми (D, 50, 16, 215), что способствовало широкому использованию понятия доминия для обозначения отношений собственности. Но тем не менее вопрос о связи римских представлений о собственности с институтом фамилии (и соответственно с понятием «отеческой власти») нуждается в дальнейшем исследовании[102].

Вместе с тем осмысление римлянами (как и вообще древними) самой власти господина над рабом несло на себе явственный отпечаток представлений в буквальном (не терминологическом и не переносном) смысле патриархальных, т. е. связанных с властью «отца семейства» (домовладыки), а значит — со структурой римской фамилии. (Заметим, что нам представляется неправомерной распространенная тенденция связывать «патриархальность» с какой-то идилличностыо или мягкостью, тогда как для нее характерны, напротив, деспотизм и крайняя жестокость[103].) При таком осмыслении рабства классовые отношения принимали в римском общественном сознании облик внутрифамильных, а охрана интересов господствующего класса представала как забота о «безопасности» каждого дома. Недаром известный Силаниаиский сенатусконсульт 10 г. н. э.), предусматривавший в случае убийства господина пытку и казнь для всех рабов, находившихся под одной с ним крышей, хотя и возлагал осуществление этой кары на государство, мотивировался именно этим консервативно-патриархальным доводом: «Так как иначе ни один дом не может быть в безопасности…» (D, 29, 5, 1 pr.).

Что связь рабства с фамилией для римского мышления оставалась незыблемой, видно и из неюридических источников. Согласно Варрону, сколько-нибудь постоянный работник в имении (кроме самого владельца и его «потомства») мыслился только как раб, а если как «свободный», то как кабальный (т. е. хотя бы временно связанный с фамилией) (см.: Varr. R. r., I, 17, 2)[104]. Значит, возделывание земли с помощью рабов не выходило за рамки традиционной фамильной организации и традиционного патриархального мировосприятия («моя» земля естественным образом возделывалась «моими» людьми).