Культура и империализм

Лояльность и патриотизм должны основываться на критическом чувстве факта и том соображении, что, как жители этой сжимающейся и истощающейся планеты, американцы в долгу перед своими соседями и перед остальным человечеством. Некритическая солидарность с политикой текущего момента, особенно если она столь непомерно затратна, не может быть правилом.

«Буря в пустыне» была в конечном счете имперской войной против иракского народа, попыткой сломить и убить их как часть попытки сломить и убить Саддама Хусейна. Тем не менее этот анахронистический и исключительно кровавый аспект по большей части не попадал на американское телевидение — в результате вся история более напоминала игры на компьютерной приставке «Нинтендо», где нет ни боли, ни страданий, а американцы предстают как доблестные воины без страха и упрека. Это могло иметь значение даже для американцев, которые в обычной ситуации не интересуются историей и не знают, что Багдад в последний раз был разрушен монголами в 1258 году, хотя англичане дали нам и более свежие прецеденты жестокого обращения с арабами.

Отсутствие сколько-нибудь значительного внутреннего средства сдерживания в этом экстраординарном примере невообразимого коллективного насилия, развязанного США против отдаленного небелого врага, становится еще заметнее, когда мы читаем в докладе Кирнана, почему американские интеллектуалы, за исключением отдельных индивидов и групп, слишком немногочисленных, «чтобы придать ей [критике] практический вес», оказались столь некритичны в отношении действий своей страны в 1970-е годы. Кирнан признает, что «давняя гордость страны за себя как по сути за новую цивилизацию» была реальной, но также что «демагоги извратили ее» — это тоже реальность. Была опасность, что чувство гордости за себя становится слишком уж похожим на Kultur Бисмарка, «когда „культура" окостеневает в виде технологического „ноу-хау"». Кроме того, «подобно прежнему чувству превосходства у англичан, это чувство у американцев поддерживалось за счет высокой степени изоляции и невежества относительно всего остального мира». И, наконец:

эта удаленность помогла в последнее время привить

американской интеллигенции аналогичную удален-

ность от жизни, или исторической реальности. Диссидентам не так-то легко было сломать барьер. Была определенная поверхностность, неспособность существенно поднять уровень журналистики в протестной литературе межвоенных лет... Не хватало глубины воображения или резонанса, который мог бы возникнуть только в отзывчивой среде ... Начиная с Мировой войны и далее интеллектуалов все более вовлекали в общественную деятельность, чьим конечным двигателем был военно-промышленный комплекс. Они принимали участие в стратегическом планировании и развитии оборонной науки и противодействии беспорядкам, их льстиво приглашали в Белый дом, их чествовали президенты в зависимости от степени лояльности. На всем протяжении холодной войны ученые, занимавшиеся Латинской Америкой, разрабатывали идеологию «добрососедства», гармонизации интересов США и остального мира. Хомский имел все основания говорить о «крайней необходимости» противодействовать «влиянию поколения индоктрина-ции, давней истории самообольщения и самоуправства, которые уродуют нашу интеллектуальную историю».