613. Если я скажу: «Я знаю, что вода в котелке на газовой горелке не замерзнет, а закипит», это «я знаю» будет вполне оправданным. «Если я знаю что-либо, я знаю и это». Или я знаю с большей достоверностью, что человек напротив меня – мой старый друг такой-то? И как это сочетается с суждением, что я вижу двумя глазами и увижу их, если посмотрюсь в зеркало? Я не знаю наверняка, что ответить. Но все же между этими случаями имеется различие. Если вода на огне замерзнет, я, конечно, изумлюсь, но предположу некий фактор, о котором не знаю, и, быть может, оставлю изучать его физикам. Но что заставит меня усомниться в личности N. N., с которым я знаком многие годы? Здесь сомнение тянет за собой все остальное и швыряет мир в хаос.
614. То есть: если мне твердят со всех сторон, что этого человека зовут иначе, нежели я всегда знал (слово «знал» я использую намеренно), в этом случае меня лишают всех оснований для моих суждений.
615. Значит ли это: «Я могу рассуждать лишь постольку, поскольку в мире все устроено так-то (иначе, таким-то образом)»?
616. Почему не может быть немыслимо, что я прав, вопреки множеству фактов?
617. Конкретные события поместили меня в позицию, в которой я не могу долее продолжать прежнюю языковую игру.
В которой я лишаюсь уверенности в игре.
В самом деле, не очевидно ли, что возможность языковой игры определяется фактами?
618. В этом случае может показаться, что языковая игра должна «показывать» те факты, которые делают ее возможной. (Но все обстоит не так.)
Тогда можно сказать, и что известная регулярность событий делает возможной индукцию? «Возможной» значит, разумеется, «логически возможной».
619. Могу ли я сказать: даже при возникновении нерегулярности в естественном ходе событий это не должно выбить меня из седла? Я могу делать выводы, как и прежде, но называть ли это «индукцией» – другой вопрос.
620. В конкретных обстоятельствах говорят: «Можете положиться на это»; и данное утверждение может иметь или не иметь оправдание в повседневном языке, а также считаться обоснованным, когда не сбывается предсказанное. Существует языковая игра, в которой используется это утверждение.
24.04.1951
621. Если бы мы обсуждали анатомию, я мог бы сказать: «Я знаю, что от мозга отходят двенадцать пар нервов». Я никогда не видел эти нервы, и даже специалист наблюдал их лишь на нескольких образцах. Зато здесь слово «знать» использовано корректно.
622. Но как корректно использовать слово «знать» в контексте, который упоминает Мур, по крайней мере, в конкретных условиях? (В самом деле, я не знаю, что значит «я знаю, что я человек». Но даже это может иметь смысл.)
Ведь для всех этих предложений я могу вообразить ситуации, когда они станут элементом языковой игры и тем самым утратят все, что в них поразительного с философской точки зрения.
623. Странно, что в подобном случае я всегда испытываю желание сказать (пусть и ошибочно): «Я знаю это – насколько вообще человек способен это знать». Это некорректно, но в том скрывается некая истина.
624. «Можете ли вы ошибаться насчет того, что этот цвет называется по-английски зеленым?» Моим ответом на такой вопрос будет только: «Нет».
Если я скажу: «Да, всегда есть возможность ошибиться», это не будет значить ничего.
Ведь разве это название незнакомо другим? И откуда оно известно мне?
625. Но значит ли это, что немыслимо, чтобы слово «зеленый» возникло благодаря оговорке вследствие минутной утраты ясности сознания? Разве нам неведомы подобные случаи? Можно также сказать другому: «Возможно, вы допустили ошибку». Это сводится к: «Подумайте еще раз». Но эти меры предосторожности имеют смысл, только когда они конечны.
Бесконечное сомнение не является сомнением вообще.
626. И не имеет смысла говорить: «Английское название этого цвета, конечно же, “зеленый”, – если, разумеется, я не допускаю ошибки или не путаюсь».
627. Не следует ли вставить подобное пояснение во все языковые игры? (Оно покажет свою бессмысленность.)
628. Когда мы говорим: «Достоверные суждения следует освободить от сомнений», звучит так, будто я должен поместить эти суждения – к примеру, что меня зовут Л. В. – в учебник по логике. Ибо если они относятся к описанию языковой игры, они принадлежат логике. Но то, что меня зовут Л. В., не входит в число подобных описаний. Языковая игра, которая оперирует именами людей, существует, даже если я ошибаюсь относительно собственного имени; но она предполагает, что бессмысленно говорить, что большинство людей ошибаются насчет своих имен.
629. С другой стороны, правильно говорить о себе: «Я не могу ошибаться по поводу своего имени», и неправильно: «Возможно, я ошибаюсь». Отсюда вовсе не следует, что бессмысленно для других сомневаться в том, что я объявляю достоверным.
630. Вполне обычно не совершать ошибок в названиях ряда предметов на родном языке говорящего.
631. «Я могу допустить ошибку» просто характеризует личный способ утверждения.