Культура поэзии – 2. Статьи. Очерки. Эссе

Поэт здесь обнажает, вернее – выдирает наружу из множественных структур языка, стилистики и грамматики (запятая – кома/comma/koma; сверчок – сверкать etc.), культуры и поэтической памяти (которая столь крепка у постмодернистов, к коим А. Кабанова отнести трудно: уж очень самобытен, умён, лингвистичен, культурологичен, уникален и талантлив), выманивает на свет Божий и на слух наш ВНУТРЕННЮЮ ФОРМУ ВРЕМЕНИ. Поэт (любой, и А. Кабанов – тож, всегда между физикой и метафизикой, между правдой и истиной, между временем и местом. Поэт восстанавливает то, что уже было создано Богом, Природой и Космосом, – интерфизику, правдоистину и интерхронотопию). Время как связь сознания и пространства не только воспроизводимо, но и идиоматично и цельнооформлено. Как слово и как Текст. Время, как и Поэзия, просодично. Оно звучит. Оно незримо, нетактильно, но оно и неупиваемо, имея запах и способность ощущаться душой, интуицией, Духом. Время астрономическое есть подсказка, данная нам Вселенной и всем Мирозданием: вот вам длительность, периодичность, цикличность, неопределённость и бесконечность – берите всё это и пытайтесь почувствовать ваше время, метабиологическое, метаисторическое, метасоциальное etc.

Художнику нельзя постоянно находиться в ситуации трансгрессии, трансрациональности, трансэмоциональности и т. д. Он – погибнет. Астрономическое и художественное время прервутся, и из трещины взойдёт – вертикально – вечность. Стебель вечности шершав, колюч и ядовит. Но чем труднее и смертельнее – тем проще достигнуть высоты (движение вверх) или глубины (движение вниз). Что это? – Безумие? Да. Невозможность и неспособность жить, как все, вне главного своего времени, подаренного когда-то Богом и утраченного в процессе поиска еды и жилья. Инстинкт зверя подавил инстинкт божественный, рудименты которого остались еще в художнике. Человечество спасётся не Охотником, но Поэтом. Словесником…

Умер у нас в деревне Паша. Жил он, бывший горожанин, рожденный в Каменке, в родительском доме – чёрном и страшноватом, сделанном из лиственницы: брёвна уже как бы обуглились, фундамент просел, передние углы опустились, полдома просто рассыпалось, осталась одна половина – комната с голландкой, забор распался, крапива (летом) росла до крыши, сугроб (зимой) – до середины окон – в общем, не дом, а страшный раззявленный беззубый рот с чёрными бревенчатыми дёснами. Паша жил один. Выходил из дома (в люди – к автобусу) раз в месяц – за пенсией, на которую накупал сухарей, тушёнки и ящик водки, – как раз на месяц хватало, до следующей пенсии. Мылся он в доме в двух тазах полухолодной водой. Спал с тяпкой – крыс и хомяков отгонял, которые лезли к нему в постель, на диван, погреться. В общем, света белого не видел. Даже туалет устроил на крыльце, выходящем во двор, сбоку: пропилил в нём, высоком и дощатом, две дыры – и справлял нужду, не отходя от дома, не сходя на землю. (Всё думаю: а второе очко для кого? – жил ведь Паша один, и никто к нему не ходил. Ох!). Был у Паши телевизор, и жил Паша, выходит, сразу в двух своих временах: в биологическом и в социальном, то бишь в зоологическом и примитивно-виртуальном… Где он теперь? Что поделывает в вечности? Как свою пенсию тратит? В какой сортир ходит? И ходит ли вообще?..

Художественное время – подлинно. Поэтическое время – божественно. Поэзия – сама – есть связь Всего со Всем. Поэтому Поэзия – сестра интерфизического Времени. Времени трансгрессивного, чистого и мощного. Времени, в котором художник из пустоты делает вещь, из ничего – нечто.

А что мы всё о птичках да о птичках? —
фотограф щёлкнет – птички улетят,
давай сушить на бельевых кавычках
утопленных в бессмертии котят.
Темно от самодельного крахмала,
мяуканье, прыжок, ещё прыжок…
А девять жизней – много или мало?
А просто не с чем сравнивать, дружок.

(Александр Кабанов)

Что ж, поэт прав. Как всегда. Поэт прав всегда.

Сквозь себя