Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе

«Норумбега» – монография? Нет. Потому что слишком много предметов и памяти, и мира, и мифа: от Хельвига до коровы («Я корову хоронил…»); от говорящих голов (и камней – Никулинское [М. П. Никулина]: камень – пещера – гора; и – мастер) до медведя (и сакрального, и тотемного, и зверя); от письменности до растений, пишущихся природой и не читающихся нами – (уже не читающихся); от графики до звука (а графика – это визуальное эхо звучаний); от концептуальных максим до культурных и персональных концептов; от азиатской и европейской античной философии до М. Хайдеггера; от Святых и Священных земель до земли родной и теплой; от вечности как таковой к персональной вечности со смертью во рту; от конкретных богов (и Бога) до друзей детства, молодости и зрелости; от Духа до души: от мысли до смысла (мир как миф и миф как мир – это мысль, которую необходимо не только уловить, но и понять и вербализовать в хаокосмическом трехкоридорном хрустально-зеркальном эпосе) и т.д. В. Месяца могут обвинить в ментальной всеядности. Но я в этом явлении вижу как раз достоинство поэта, могущего меняться. (Если О. Мандельштам писал всю свою жизнь одну-единственную книгу [как ее ни назови, но – «Камень» (!), – лучшее имя книги], то иные, а их очень немного, писали и пишут многокнижно: от А. Блока и А. Ахматовой (МЦ – тож) до И. Бродского и В. Месяца; хотя есть еще и О. А. Седакова – поэт драгоценный). В. Месяц – эклектик? Нет, скорее – синэстетик, синтезатор с ускорителем знаний явных и подспудных, неявленных. Китайская, индийская философия (вообще азиатская) работают со смертью, тогда как Европа (Европочка?) пытается козифицировать (англ. сosy) мир, сделать его и ментально и материально комфортным. В. Месяц, его книга – дискомфортна, как сама культура, порвавшая ныне с цивилизацией, производящей утюги. (В чем разница? – Грубо: европеец гладит утюгом рубаху, просто рубаху, – азиат же греет утюгом дух того, кто в ней побывал, улавливая субстратные запахи плоти, чувств, мыслей и души того, кто эту рубаху носил, и того, кто ее шил, и того, кто ее стирал).

Книга В. Месяца – поэзия во всех ее (и не очень приглядных, «негламурных») проявлениях: это прежде всего поэзия духовности (от «дух» и «воздух», или – звук). Брутально звучащие имена в книге тотально фоносемантичны: в них и звукоподражание, и звукоизображение, и звукосимволизм. Они сначала пугают – потом завораживают, а затем будят тебя среди ночи: Норумбега, Но-Рум-Бе-Га, Нор-Ум-Бег-А, Нору-Мбе-Га, Но-Румб-Ега etc. Однако в процессе приятия книги ты начинаешь относиться к этой фоноэкзотике, к невероятному многообразию цитат, рассуждений, анализа, синтеза и мемуарно-мнемонического созерцания Той Пустоты, которая когда-то станет тобой, – так, будто ты если и не вернулся домой, то уж точно стал нежданным, «хуже татарина», гостем там, где когда-то ты был хозяином. Так экзотика (историческая, генетическая, философская, этнокультурная) становится дежавю. Поэтическим дежавю. Духовным: всё, я – дома…

Книга В. Месяца поликонцептуальна. Для меня наиболее важными концептообразованиями оказываются три:

1) Мы предали себя, забыв цель своего существования и потеряв пути истинного познания (актуальная концептосфера).

2) Кровь помнит и знает все так же, как помнит и знает камень, кость, дерево, зверь, стихии (архетипическая концептосфера).

3) Я способен вспомнить и воссоздать все, потому что я сам есть миф и реальность, слово и поэзия, жизнь и смерть, дух и любовь (Ментальная концептосфера).

Эти три (и иные – их много) концептосферы объединяются в одну: поэзия; она всюду, и она больше всего на свете. Поэзия есть связь физического и метафизического (сверхфизического, предфизического, постфизического), или – поэзия интерфизична, как душа, сознание, язык и все, что порождается взаимосвязью этих сущностей. Мысль непростая. Ее могут оценить как эзотерическую. Какая разница? – слова здесь неточны и почти бесполезны.