Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

«Эге, – думает зритель в первой сцене спектакля, – Лир отождествлен у Богомолова с деспотичным советским вождем a la Сталин. Ура! Я все понял!» Но уже через несколько минут тот же Лир предстает перед нами в образе простого русского мужика, а еще через некоторое время – несчастным больным стариком, а потом – капризным ребенком, а потом он станет похож на Пятачка и ослика Иа одновременно. Роза Хайруллина в роли Лира умудряется сыграть все это разом: образы не сменяют друг друга – они именно сосуществуют в рамках одной роли. Как только публика застывает в кресле в комфортном как бы понимании как бы истины, ей тут же предлагают новую версию событий.

У Богомолова невозможно понять, где свои, а где враги: за кого тут переживать – за угнетавших папу Лира «советских» дочерей и их краснознаменную армию или за самого Лира с Корделией, которые перешли на сторону фашистской орды. Это мир, в котором нарочито стерта грань между мужским – женским, коммунистическим – фашистским, хорошим – плохим, живым – мертвым. Даже текст Ницше разложен тут на разные голоса, причем в устах разных персонажей он обретает разный, зачастую диаметрально противоположный смысл.

В спектакле «Лир. Комедия» важно именно бесконечное отрицание отрицания. Ибо единственная ценность этого постбрехтовского театра – способность зрителя (и человека вообще) критически осмыслять реальность, а не принимать ее в виде неких раз и навсегда выученных правил и догм.

Между немецкой социальностью и английским нонсенсом

Обманчивая сценическая реальность легла и в основу главного хита режиссера – «Идеальный муж», в котором тронутый тленом мир английского дендизма легко и органично сошелся с духом новорусского великосветского разбоя. Сочинив свой сюжет поверх пьесы Оскара Уайльда и поверх его же «Портрета Дориана Грея» (а заодно поверх осколков «Фауста», «Трех сестер» и «Ромео и Джульетты»), Богомолов создал что-то вроде сатирической энциклопедии современной российской жизни, вызывающий и талантливый гиньоль о ханжеской стране, где все поголовно предаются греху, но при этом третируют друг друга разговорами о нравственности. Это страна, в которой и религия, и конституция, и суды, и спорт, и даже искусство стали фейком. Тут ханжи в поповских рясах содержат детский приют, в котором легко заподозрить бордель для высокопоставленных педофилов. Здесь чеховские три сестры успели стать высокооплачиваемыми шлюхами, но продолжают рассуждать возвышенными чеховскими словами о своей тоске по труду.

Именно в неизбывную фальшь отечественной ментальности, где полное нравственное разложение прикрывают высокопарными речами о классическом искусстве и христианских идеалах, и направляет Богомолов свои самые острые стрелы.

Кроме брехтовской эстетики, ему пригодился и английский нонсенс, и английский юмор. «Идеальный муж» – это не просто социальная сатира, но еще и воскресший на русской сцене дух Monty Python. Не только социальное обличение, но еще и дурачество на чисто английский манер. И все это вступает в неразрешимое противоречие с главными установками российской культуры. Культура в России часто противостоит власти, но у нее существуют свои святыни, свои сакральные имена и свои, выражаясь путинским новоязом, «скрепы». И вот пришел режиссер и начал смеяться надо всем сразу – и над этими святынями и над теми. И над «скрепами» власти и над «скрепами» интеллигенции. И все их объявил «псевдо». Тут-то и грянула буря.

После «Лира» и «Идеального мужа» на Богомолова посыпались обвинения от патриотически настроенных граждан, с одной стороны, и театрального сообщества – с другой: «Эти спектакли – примитивный коммерческий театр! В них нет глубины и светотени! В них попсовые песенки поют! У режиссера со вкусом совсем плохо!»

Богомолов на это невозмутимо отвечал: «Российский интеллектуал гораздо более зашорен, чем простой зритель. Когда он не видит на сцене трех признаков „сложного искусства“, он впадает в бешенство. Для него это все – оскорбление. Вместе с художником он готов посмеяться над властью, над страной, над простым зрителем, но смеяться над ним самим, интеллектуалом, – уже хамство. В этом случае интеллектуалу легче предположить, что художник просто дурак и бездарь. Но в том-то и фокус, что театр – это постоянная игра. И это игра со всеми без исключения. Это такое „поймай меня, если сможешь“. Все время убегать, все время дразнить, все время обманывать ожидания – вот задача театра».

Надо отдать Богомолову должное – ожидания он обманывает беспрестанно.

После оглушительного успеха у польских критиков и зрителей «Идеального мужа» его позвали на постановку в Национальный театр Польши. Все ждали еще одной грандиозной сатирической эпопеи, шоу, разгула, «Идеального мужа – 2». Тем более что московский режиссер взялся за «Лед» Владимира Сорокина, а в прозе этого автора столько возможностей для радикальных ходов – социальных, политических, физиологических, столько возможностей для экстрима. Богомолов не использовал ни одну из них.