Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

В России елка новогодняя. Во всех прочих странах она рождественская. Она и у нас-то стала новогодней лишь во второй половине 1930-х, когда заклейменные в ходе бурной антирелигиозной пропаганды дерево с украшениями и Дед Мороз с мешком подарков были реабилитированы, секуляризованы и запущены вместе с пятиконечной звездой в массовое детское сознание.

Шли годы. Мы уже в другой (даже называющейся по-другому) стране. Никакой антирелигиозной пропаганды. Никаких, упаси бог, гонений на церковь. Она сама давно уже готова учинять гонения. Но новогодняя елка по-прежнему горит кремлевской пентаграммой. И ни одному ребенку ни на одном из российских елочных праздников даже не намекают, что подарки из дедморозовского мешка символизируют дары волхвов, поднесенные младенцу Христу в Вифлеемских яслях. Странное противоречие.

Нет на Западе человека, который с детства не знал бы, что смыслообразующим событием всех елочных гуляний и хороводов является рождение Спасителя (а не поиски пропавшего Деда Мороза). И их Санта Клаус, как ни крути, это все же Святой Николай. И на елках у них горит не кремлевская, а Вифлеемская звезда. И дети в Рождество идут в церковь, а не в музей, ДК или Колонный зал Дома союзов. И церковь в это время так нарядна. В ней такие вертепы. Они так притягивают детский взор.

Знакомство человека с Евангелием куда правильнее (и проще, и приятнее) начинать с рождественских праздников, а не с насаждения в школах Закона Божьего, который и в дореволюционное-то время был одним из самых нелюбимых предметов (причем везде, даже в бурсах). Но нет. О Законе Божьем у нас идут споры, а о том, что елка рождественская, а вовсе не новогодняя, речи нет. Рождество – это скучная трансляция службы по ТВ. Детские радости и подарки – в другой директории. Даже учитывая объективные сложности, связанные в России с несовпадением светского и церковного календарей, это поразительно.

Все эти наши елочные праздники (включая самые интеллигентные в самых продвинутых «музеяхименипушкина») есть печальное дежавю. Ежегодное и узаконенное в сознании всех россиян воспроизводство советчины.

Став взрослым, англичанин, немец или итальянец может веровать или не веровать в Бога, воцерковиться или не воцерковиться, но события христианской истории, сформировавшие так или иначе европейское сознание, входят в его жизнь сызмальства. Входят легко, радостно, без скучной назидательности. Не случайно же один из главных атеистов современности – оксфордский профессор Ричард Докинз заявил как-то раз, что он тоже с удовольствием поет рождественские гимны. И ведь Докинза можно понять. Самого закосневшего в неверии человека вряд ли могут не тронуть вид матери и ребенка, окружающих их животных, восточных магов, звездного неба. В самом антураже этого христианского праздника заключена пленительная красота. Кто бы ты ни был, в Рождество «…и младенца, и Духа Святого / Ощущаешь в себе без стыда. / Смотришь в небо и видишь – звезда».

Майдан: эстетика протеста

11/07/2014

Один из номеров журнала «Театр» за 2014 год я решила посвятить Украине.

Меня спросили: зачем – разве там есть сейчас хороший театр?

Я ответила: мы хотим узнать, что там есть. Не возвысить, не унизить, не развенчать, не воспеть – просто понять и разобраться, что происходило в культуре близкой нам географически, этнически, всячески стране в последние двадцать пять лет.

Меня спросили: а почему вы спохватились сейчас? Я задумалась.

Я стараюсь ответить на этот вопрос по возможности честно.

Потому что Украина попала в фокус истории. Потому что мы так долго живем рядом, что уже научились друг с другом воевать. Потому что пора изживать постимперский комплекс: мы тут представители великой державы, а вы там, собственно, кто?

Но это только часть правды.

Правда в том, что национальные особенности той или иной культуры мне как театроведу становятся все менее и менее интересны. Я вообще не верю, что они в современном искусстве что-то по большому счету определяют. В каких-то его низовьях, наверное, да, а вот в верховьях уже нет. Даже в таком коллективном искусстве, как театр, они перестали играть решающую роль. Так ли, в конце концов, важно знать, что Робер Лепаж – канадец, Роберт Уилсон – американец, Кристоф Марталер – швейцарец, а Иво ван Хове – голландец? И какие такие национальные традиции воплотились в их творчестве? Вы знаете что-нибудь о канадских театральных традициях? Я – нет.

В нынешней культурной ситуации наследники больших культур не имеют никаких преимуществ перед наследниками малых. Более того, кажущееся преимущество нередко становится бременем, великие традиции – веригами, сознание исключительного величия порабощает сильнее любых комплексов неполноценности. Почитайте наш проект «Основ государственной политики в области культуры» и убедитесь, что мы прямо-таки раздавлены своим величием.